Книга Третий источник - Виталий Николаевич Вавикин

краску. – Очень хорошая.

Она закрыла глаза и подчинилась инстинктам.

Часть первая

Глава первая

За три месяца до сезона дождей.

Планета Нуминос.

Мастерская Назифа Харра аль Саммана.

Жирный таракан бежит по незаконченной картине. Его тонкие лапки вязнут в не успевшей засохнуть краске.

– Чертово животное! – говорит Назиф.

Женщина лежит на кровати. Смотрит на художника и улыбается.

– А ты так и оставь, – говорит она.

– Так? – Назиф смотрит на картину. Таракан приклеился к женской груди: чуть выше дряблого коричневого соска, чуть ниже черного родимого пятна. – Хотя ты права, – говорит художник. – Разницы все равно не будет.

Натурщица одевается и уходит.

– Завтра приходить? – спрашивает она, перед тем как закрыть дверь.

– Завтра? – художник считает оставшиеся деньги. – Нет. Завтра я, пожалуй, поем.

Натурщица смеется. Дверь закрывается. Тишина. Пыль летает в лучах далекого солнца. Вялые мухи ползают по столу, собирая оставшиеся крошки.

– Скоро и они подохнут, – говорит Назифу слуга. Араб лежит на грязном тюфяке и чешет ввалившийся живот. – Почему бы вам не нарисовать мадам Чиджир? – спрашивает он. – Она, кажется, обещала неплохо заплатить, к тому же явно питает к вам слабость.

Назиф молчит. Последняя женщина, которую он рисовал, расплатилась натурой, отданной за ненадобностью слуге. Назиф смотрит на араба. Сейчас, он, наверное, предпочтет сытый обед любой красотке…

– Так как насчет Ясмин? – спрашивает его Кемпбел по телефону.

– Ясмин? – Назиф смотрит на картину обнаженной женщины. Единственную картину, которая что-то стоит в этой мастерской. Все остальное – хлам. Без сердца. Без души. Всего лишь краска на грязных холстах. – И что у меня останется, если я продам Ясмин? – спрашивает Назиф.

– Не думай о том, что останется! – смеется Кемпбел. – Думай о том, что приобретешь!

Художник смотрит на слугу. Араб пожимает плечами.

– Даже ты меня предал, – говорит ему Назиф.

– Я есть хочу, – говорит араб.

– Он есть хочет, – говорит Назиф, сжимая телефонную трубку.

– Сто тысяч кредитов, – говорит Кемпбел.

– Это хуже, чем смерть, – говорит художник.

– Это лучше, чем твоя жизнь. Когда ты последний раз рисовал что-то стоящее? А я предлагаю тебе шанс.

– Ясмин дороже ста тысяч.

– Ясмин бесценна, – Кемпбел снова смеется. – И никто не сможет заставить ее остаться в твоей мастерской.

– Я ее сожгу, – Назиф смотрит по сторонам. – Мастерскую, слугу, себя.

– Картину только отдай!

– Отдам.

– Тогда я уже в пути.

* * *

Слуга пересчитывает деньги и говорит, что все в порядке. Художник не смотрит на него. Не слушает. Его взгляд прикован к картине Ясмин. Кемпбел запаковывает картину, что-то напевая себе под нос. Оберточная бумага прячет обнаженную женщину слой за слоем. Сначала ноги, потом живот, грудь. Зеленые глаза в последний раз смотрят на художника.

– Хочешь совет? – спрашивает Кемпбел. – Найди ее. Найди эту бабу и скажи, что у тебя теперь много денег. Трахни ее и сними это дурацкое напряжение!

– Береги ее, – говорит Назиф.

– А хочешь, я достану тебе ее клона? – Кемпбел закуривает. – У тебя же теперь есть деньги.

– Уходи.

– Можно со скидкой. У тебя есть уже слуга-араб. Почему бы не приобрести слугу-картину? Когда-то же должны они послужить и тебе.

– Забирай ее и проваливай! – орет Назиф.

– Береги его, – говорит Кемпбел арабу. – Когда-нибудь он может создать еще одну Ясмин, – сигарета падает на пол, и он тушит ее ногой. – Хотя, может, и нет.

Шум города врывается в открытую дверь.

– Надо было ее сжечь, – говорит художник.

– Надо было, – говорит слуга.

– Но я бы не смог.

– Истинная правда.

– Сходи в магазин.

– Вот это я с радостью!

– Купи кислоту и спирт.

– Может, лучше еды и вина?

– Нужно сжечь все здесь.

Слуга вздыхает. Берет двадцать кредитов и идет в магазин. Продавщица улыбается ему и спрашивает о художнике.

– Он никого не рисует, – говорит араб.

– Жаль, – она вздыхает и показывает ему свою грудь. – Видишь? Я все уже починила.

– Ты – не Ясмин.

– Зато я никуда не сбегаю и жду своего часа, – смеется продавщица.

Араб возвращается в мастерскую.

– Начнем с денег, – говорит художник, обливая их спиртом.

– Может, лучше с картин? – вздыхает слуга.

Назиф смотрит на сотни полотен. Кислота сжигает холсты. От ядовитых паров режет горло и слезятся глаза.

– Подойди, – говорит художник слуге.

Спирт льется на голову араба.

– Можно уехать, – говорит слуга.

– Уехать? – Назиф разбрызгивает спирт по мастерской. – Некуда ехать, араб.

– Уезжать можно и не куда-то.

– Вот как? – спичка вспыхивает в руке Назифа.

Слуга кивает.

– Можно ехать от чего-то, – слуга смотрит, как пламя подбирается к рукам художника.

– А что потом, араб?

– «Потом» уже не будет, – слуга закрывает глаза и рассказывает о планете Мнемоз. – Говорят, там можно забыть грехи и почерпнуть вдохновение.

– У меня нет грехов. А вдохновение… Вдохновение ушло уже давно. Очень давно.

Араб пытается задержать дыхание. Последние секунды тают. Тают. Тают…

– Говоришь, на Мнемозе невозможно остаться? – спрашивает Назиф.

– Лишь на пару месяцев.

– А что потом?

– Потом безумие.

– Для всех?

– Для каждого.

– И там никто не живет постоянно?

– Только клоны.

– И ничего нет, кроме отеля?

– Только леса. – Араб открывает глаза и смотрит на потухшую спичку. – Там вы сможете создать еще одну Ясмин, хозяин.

– Там мы сможем остаться.

– Так мы не сгорим сегодня?

– Не знаю. Спичка сама затухла.

* * *

Межгалактический корабль «Прайс-16» обещает доставить пассажиров до планеты Мнемоз меньше чем за месяц.

– Вы, наверное, очень известный художник, – говорит Назифу Хейзел.

Араб прислуживает хозяину, лавируя между подушек с подносом в руках.

– Почему известный? – спрашивает женщину Назиф.

– Потому что у вас самая дорогая каюта и самый опрятный слуга, которых я видела, – говорит она.

– А как же ваш муж? – спрашивает Назиф.

– А что муж? – Хейзел вытирает с подбородка капельки красного вина. – Он наемник. Гладиатор. Вы слышали что-нибудь о планете Бирей?

– Я художник, а не военный.

– Ну, конечно! – Хейзел смеется. – Всегда мечтала быть женой художника!

– Так в чем проблема?

– Проблема в том, что богатых художников единицы, да и те в большинстве своем либо гомосексуалисты, либо безумцы, – она снова позволяет красному вину скатиться по ее подбородку. Берет салфетку и промокает упругую грудь в дерзком вырезе вечернего платья. – Вот вы, например, кто? – спрашивает она.

– Я художник, – говорит Назиф. – Просто художник.

– Я так и думала, – вздыхает Хейзел. – Думаете, Мнемоз поможет вам стать еще более известным?

– А что думаете об этом вы?

– Я ничего не думаю, – Хейзел откидывается на подушки. – Мой муж надеется избавиться от грехов, а я надеюсь, что если ему это удастся, то он снова сможет вернуться на арену, а я в светское общество.

– Так ваш муж стал трусом?

– Ну, не как художники, но… – Хейзел улыбается. – Знаете, каким он был диким, когда мы познакомились? О! – она неосознанно сжимает ноги. – Это были лучшие дни и уж тем более ночи! Помню, как он бил моего бывшего любовника! Это было что-то! А сейчас, – губы Хейзел изгибаются в разочарованной ухмылке. – Сейчас я могу привести любовника в супружескую кровать, и мы останемся живы.

Она уходит разочарованная и неудовлетворенная.