Книга Возможности любовного романа - Ян Немец

окно с широченным подоконником, где можно было, развалившись, читать, занимало всю стену, а напротив него располагался книжный шкаф. Точнее, два диковинных книжных шкафа, которые мне удалось вызволить из одной комиссионки на улице Цейл, – оба со скругленным верхом, похожие на двух белых китов: один – с зеркалом, удваивавшим пространство комнаты, другой – с дверцами такого замысловатого плетения, что рябило в глазах. Кроме того, в комнате были кровать и компьютерный стол, а на полу – белый шерстяной ковер, который, по словам продавца, должен был линять только первые две недели, но почему-то так и не бросил это дело. “На этом ковре он трахает своих девушек”, – однажды шепнул мой отец своей матери, стараясь, чтобы я его не услышал. Да, все верно, его мать приходилась мне, как уж это водится в семьях, бабушкой. Она взглянула на меня вопросительно, а я почти незаметно покачал головой. Мне не хотелось объяснять ей, что будь оно так, мы с девушкой превратились бы в подобие белых мохнатых медведей. А главное – не было у меня никакой девушки.

Папе скорее следовало показать на компьютер и сказать: “Вот тут он сидит и пишет, как трахает на этом ковре своих девушек”. Но даже и тогда он был бы прав только наполовину. В ту пору я писал в основном эссе для разных журналов и мудреные социологические статьи, которые моя требовательная аспирантура поглощала, как удав – белых мышек.

Я все-таки выбрался из постели и отправился на кухню заварить чай. Апрель был в самом разгаре, и на улице весна уже устроила свой яркий и душистый карнавал. Напротив дома, на Шпильберке, цвела сирень, и молодая фосфоресцирующая листва обрамляла, будто обведя их маркером, ветвящиеся схемы кустов.

Пока чай настаивался, я решил ненадолго заглянуть на работу, в издательство. В то время оно обитало в старом кирпичном здании, которое находилось на улице Радлас, в так называемом “брненском Бронксе”[2].

Мой путь лежал через центр города; в голове у меня все еще слабо отдавалось гудение, услышанное во сне. Стоило мне оказаться в Бронксе, как я тут же начал натыкаться на кучки подростков, которые шатались по улицам вместо того, чтобы сидеть в школе, – хотя какая там школа, когда на дворе весна; цыганские матроны высовывались из окон и, бранясь, перекрикивались через дорогу, но, может быть, эта ругань лишь чудилась моим белым ушам, а на самом деле цыганки просто строили общие планы на вечер. Бронкс был одним из немногих мест в Брно, где все буквально жили на улице. Здесь постоянно что-то происходило; правда, иногда бывало не совсем ясно, что именно. Однажды тут объявился черный “мерседес”, и выскочившие из него четверо парней в брендовой одежде кинулись всей кучей в телефонную будку и принялись беспорядочно стучать по кнопкам; казалось, будто им срочно нужно выбраться из матрицы, – впрочем, их-то я как раз понимал. Или взять еще тот роскошный лимузин, который остановился как-то у обочины и из которого вышел человек в светоотражающем жилете работника коммунальной службы. Когда багажник вальяжно открылся, мужчина извлек оттуда не оскверненную пылью метлу и принялся неторопливо подметать тротуар; машина же так и стояла на аварийке. Ему что, назначили наказание в виде исправительных работ? Что он такого натворил? По утрам я обычно становился свидетелем одной и той же сцены: две маленькие облезлые собачонки на коротких поводках визжат на всю улицу и бросаются друг на друга, а мужчины, их выгуливающие, преспокойно курят и обсуждают результаты матчей. Что поделаешь, старые собачьи склоки, читалось в их невозмутимых взглядах.

Тем утром поводки перекрутились не на шутку, и я подумал – до чего же непросто будет их распутать! А главное: что станет делать вторая собака, когда первая околеет?

В ту пору редакция издательства представляла собой лабиринт невзрачных кабинетов. Свой я выкрасил в бирюзовый цвет, а на стенах развесил черно-белые фотографии танцовщиц, размытых в движении; эх, мои старые призрачные любови. Из окна открывался вид на полосатую фабричную трубу и заброшенное промышленное здание с чугунными оконными переплетами, внутри которого мое берлинское воображение рисовало лофты, музыкальные клубы, репетиционные залы и бог знает что еще.

Я включил компьютер и, пока операционная система переговаривалась сама с собой, отправился на кухню в очередной раз заварить себе чай. Там я обнаружил Мирека, пытавшегося убедить кофемашину налить ему хоть что-нибудь.

– Ну как, прочел рукопись Балабана[3]? – спросил я.

Ян Балабан по прошествии многих лет написал роман, лишь второй по счету, и все мы сгорали от любопытства.

– Он ее забрал, там есть еще над чем поработать, – ответил Мирек и стукнул утомленную кофемашину кулаком в бок.

– И как тебе?

– Начинается в приюте для собак – кончается в приюте для собак, – пожал плечами Мирек. – Я тебе потом пришлю.

Из кофемашины вдруг вытекло нечто, мало похожее на кофе.

– Эта рухлядь себе промывку решила устроить?! – изумился Мирек. – Издевается, что ли?!

– На твоем месте я бы убрал кружку. А как он его назвал-то, свой новый роман?

– То ли “Спроси у отца”, то ли “Спроси у папы”, – ответил Мирек, выплескивая из рекламной кружки какой-то типографии коричневую жижу; кофемашина тем временем продолжала давиться застрявшими кофейными крупицами. – Тебе как больше нравится? Он, правда, чужих советов не слушает, но все-таки.

– “У папы”.

– Мне тоже. Но ему больше нравится “отца”, это, мол, придает многозначности. Ну, типа “у Отца Небесного”. Хотя книга, конечно, о его папе. Ладно, посмотрим, – закончил Мирек своей любимой фразой, которая означала, что решение отодвигается на неопределенный срок.

Между тем компьютер, пыхтя, загрузился. Я тогда только-только зарегистрировался в Фейсбуке и ко мне то и дело стучались в друзья. Я еще пытался держать свой аккаунт под контролем: отклонял запросы от незнакомых личностей, если, конечно, это не были незнакомые девушки, или, по крайней мере, пытался выяснить, что это за люди. Будучи новобранцем, я не успел еще выработать в себе зависимость от этой синей вселенной и потому быстро закрыл Фейсбук, открыл пустой “ворд” и до самого обеда перепечатывал интервью с Владимиром Микешем, переводчиком “Божественной комедии”, которое записал неделю назад.

* * *

В те годы на Цейле имелся вегетарианский ресторан. Долго он там не протянул, видимо, потому, что на его вывеске стояли рядом два слишком длинных слова. Похожая судьба ожидала кофейню, которая позиционировала себя при помощи слогана “Хороший кофе в плохом районе”, – но даже эта шутка не помогла ей выжить.

Я сбежал по лестнице в полуподвал, где располагалось тогда “Вегалите”. Романа еще не было. Мы с ним частенько обедали вместе: когда-то учились в одной гимназии, а недавно он начал встречаться с моей подругой из Академии