Книга Часовщики. Вдохновляющая история о том, как редкая профессия и оптимизм помогли трем братьям выжить в концлагере - Скотт Ленга

об этом, тем больше верите в эту надежду. Если голодный уверен, что вскоре найдет какую‐нибудь еду, он может протянуть дольше. Если он думает: «Все бесполезно, я не выживу», то умирает быстрее. Такое не раз происходило на моих глазах. Пессимизм – ужасная болезнь. Вы разрушаете себя. Нужно все время поддерживать в себе оптимизм».

Для меня остается абсолютной загадкой, как ему удалось реализовать эту идею в самых крайних обстоятельствах. Во время войны крик отчаявшихся наталкивался обычно на жестокое молчание – Бога и других людей. Когда я рос в Америке, отец казался обычным человеком и вовсе не излучал надежду и оптимизм.

Эта книга рассказывает о повседневной жизни в страшный период, когда мрак сгущался все больше. Она о том, как обычный мальчишка мобилизовал инстинкт самосохранения и отыскал в себе скрытые ресурсы, которые помогли ему пройти через все испытания.

От переводчика

Эта книга написана на основе расшифровок многочисленных интервью Гарри (Хиля) Ленги. Он рассказывал о себе своему сыну Скотту, справедливо именующему себя не автором, а соавтором. Скотт подчеркивает, что стремился к тому, чтобы с этих страниц слышался живой голос отца, поэтому постарался, насколько это возможно, сохранить авторский текст. Английский язык для Гарри не был родным, так что неудивительно, что повествование зачастую весьма лапидарно, грамматические конструкции, как правило, просты, нередко повторяются одни и те же стандартные обороты. Это нисколько не умаляет несомненных достоинств книги, а скорее является отличительной особенностью ее стиля. Это своеобразие мы постарались сохранить и в переводе, впрочем, не в ущерб стилистике русского языка.

Текст изобилует относящимися к еврейской жизни реалиями, как историческими, так и культурноэтнографическими. Они требуют пояснения, и этой цели служат приведенный в приложении словарь, многочисленные сноски и ремарки соавтора в тексте книги, а также примечания соавтора и переводчика. Оригинальное издание имеет своей аудиторией носителей английского языка, поэтому перевод требует определенной «русификации» текста, однако подходить к решению этой задачи следует с осторожностью. Приведем пример. Говоря о еврейской Пасхе, автор использует английское слово Passover. Мы переводим его как «Пейсах». Возможно, это слово многим нашим читателям более привычно в форме «Песах». Однако здесь следует учитывать, что Гарри вырос в Польше и, соответственно, выговаривал ивритские слова с ашкеназским произношением (терминология, связанная с еврейской религией, в идише – почти исключительно ивритского происхождения). То есть для Гарри, его родных, друзей, земляков этот праздник, несомненно, был «Пейсахом». Учитывая это обстоятельство, мы при транслитерации (обычно вслед за автором и его сыном) старались придерживаться ашкеназского произношения. Возможно, читателю будет резать ухо восточноевропейское «Йисроэл» вместо более привычного многим «Исраэль» или русифицированного «Израиль». Однако соавтор книги в числе прочего стремится погрузить читателя в польскую еврейскую среду 1920–1940‐х годов, и живые звуки еврейской речи играют в решении этой задачи не последнюю роль.

Евгений Давыдов,

Москва, ноябрь 2022 г.

Довоенная Польша

Creative Commons

Глава 1

Здесь, в Америке, даже мой брат называет меня Гарри. Я взял себе это имя в честь американского президента Гарри Трумэна, когда мой корабль прибыл в порт Нового Орлеана в 1949 году. Это была идентичность, понятная американцам. Началась новая жизнь. Мне было тридцать, Вторая мировая война закончилась несколько лет назад. Мира моего детства – еврейского мира Польши – больше не существовало. Я ощущал его как фантомную конечность.

При рождении меня назвали Йехиэл Бенцион, сокращенно – Хиль. Я появился на свет в маленьком городке в польском захолустье примерно в 80 километрах к юго-востоку от Варшавы. Евреи именовали его Кожниц. Все польские города имели на идише свои названия.

В те времена, в 1919 году, население этого местечка в целом составляло чуть менее семи тысяч, из них евреев было более половины.

Мой отец, Михоэл Ленга, был часовых дел мастером из Варшавы. В молодости он переехал в этот городок, поскольку был преданным последователем кожницкого хасидизма. Он рассказывал мне, что его прапрапрабабка была помолвлена с великим хасидским ребе, известным как Кожницкий Магид (1733–1814)[4]. Для молодого человека, недавно живущего в городе и подумывающего о женитьбе, даже такая эфемерная фамильная связь с великим Магидом кое-что значила, поскольку увеличивала шансы на удачный брак. Моя мать происходила из хорошо известной в Кожнице хасидской семьи. Ее имя при рождении было Малке-Рейле Вильденберг. В семье рассказывали, что прапрадед моей матери, Лейзер Йицхак Вильденберг, чуть не стал вторым ребе герерского хасидизма[5].

Что ж, для меня все это не играет прежней роли. Хотя в детстве я был действительно религиозным и понимал, что подобный йихус[6] (знатность происхождения) придавал семье статус в еврейской общине города. Тогда я считал, что хасидский ребе был вторым после Бога. А сейчас полагаю, что ребе мог бы быть и более образованным, и вообще простой человек порой оказывается ближе к Богу, чем раввин[7].

Мои родители поженились в 1910 году и потратили приданое матери на то, чтобы открыть в Кожнице ювелирную лавку и снять квартиру над ней. В 1913 году родился старший из моих братьев. Его назвали Йицхак, сокращенно – Ицеле.

Когда через год после этого разразилась Первая мировая война, население Кожница охватил страх. Все ждали, что германская армия, наступая в Польше против русских, разрушит город. Мои родители бежали в Радом, располагавшийся примерно в сорока километрах к юго-востоку. Перед отъездом отец для лучшей сохранности спрятал товар из лавки и мебель из квартиры в подвале у соседа.

Немецкая армия действительно заняла Кожниц, но германцы не разрушили и даже не разграбили его – опасности для евреев и других местных жителей не было никакой. Когда мои родители через несколько недель услышали эти добрые вести, они с ребенком вернулись в город и узнали, что все их имущество, даже мебель, похищено местными ворами. В дополнение к этому несчастью им пришлось съехать с квартиры, потому что владелец хотел поселить в ней свою дочь, выходившую замуж. Однако он согласился, чтобы мои родители жили в маленькой комнате на задах лавки до конца войны.

В комнате была печка, топившаяся углем или дровами, умывальник и три кровати. Воды не было, что неудивительно: в те времена в маленьких польских городках наподобие Кожница водопровод отсутствовал. Зато были вассертрейгеры – водоносы, таскавшие на плечах коромысла с двумя ведрами. Мы платили им три или четыре гроша (монета в 0,01 злотого) за