Книга С открытым забралом - Михаил Сергеевич Колесников

два сына успешно окончили кадетский корпус. Чего еще?..

Но он ничему не радовался. Беспрестанно ощущая упадок нравственных сил, уединялся в своем служебном кабинете и просиживал здесь часами в некоем оцепенении.

Когда жена стала допытываться, что с ним происходит, он вроде бы в шутку, но с горечью сказал:

— Помнишь, у Гладышевых был белый пудель, запамятовал, как его звали. Так вот: когда его остригли наголо, он подох. Подох от позора. Самолюбивая собачка. Оказывается, можно помереть просто от позора. Валериан прав: царь-батюшка навлек на нас, на всю Россию, тяжкий позор. Армию опозорил, флот потопил.

Она поглядела на него со страхом: так отзываться о государе! Чего же тогда требовать от детей?..

— У детей своя дорога, — сказал Владимир Яковлевич. — Они взрослые и сами вправе решать. Мы хотели им добра, а они добро по-своему разумеют. И эта их дорога страшит меня. Я разучился их понимать. Я стал им вроде бы чужой. Особенно беспокоит Валериан. Добром не кончит. И я боюсь за него, боюсь, как не боялся никогда. Даже тогда, когда его ужалила змея. Помнишь?

Она, разумеется, помнила. Матери такого не забывают: чтобы приучить сестер ничего не бояться, Валериан схватил змею — и она укусила его. Страхов за жизнь мальчика было много. К счастью, все обошлось тогда.

— Сам в церковь не ходишь, с кого же им брать пример? — упрекнула Юлия Николаевна. — Лба никогда не перекрестишь, священнику дороги не уступишь.

— Дались тебе эти попы! — рассердился он. — Нет твоего бога, нет! Твой милосердный боженька собственного сына обрек на муки-мученические, позволил распять. Разве это божеское дело? А поп Гапон повел женщин и детишек под царские пули, тысячу душ царь-батюшка перед дворцом ухлопал. Да еще две тысячи раненых. Вот оно, царское милосердие! А московский митрополит Владимир даже составил «поучение», чтоб его читали в церквах. Дескать, заповедь божья гласит: в терпении вашем стяжите души ваши, а социал-демократы, мол, учат: в борьбе обретешь ты право свое; заповедь Христова говорит: царя чтите, а они наущают: царь — тиран. Поп советует: социал-демократов уничтожать надо! То есть уничтожать надо твоих родственников Гладышевых — ведь они за революцию! Вот ты, божья моя коровка, скажи: за что я воевал в Маньчжурии? Почему меня покалечили? Может быть, за родину, за отечество? То-то же, не знаешь. И я не знаю. Все в мире творится не нашим умом, а царским судом. Люди думают — до чего-нибудь додумываются, а мы думаем — из раздумья не вылезаем. Вот и выходит: голова у нас на плечах для счету. А Валериан все мне объяснил: оказывается, потеряли мы почти полмиллиона солдат за концессии безобразовской шайки, в которой негласно состоит царь, за то, что самодержавию захотелось разжиться колониями, — вот как он мне все объяснил. Подозреваю, что всю эту науку он прошел у твоих социал-демократических родственников Николая и Александра Гладышевых. Пока ты боженьке земные поклоны отвешиваешь, они по городу прокламации разбрасывают. Впрочем, сейчас и без Гладышевых учителей предостаточно...

Сидя в своем служебном кабинете и прислушиваясь к свисту бурана за окном, Владимир Яковлевич вспомнил об одном памятном разговоре с сыном.

Валериан только что окончил кадетский корпус, когда Владимир Яковлевич вернулся из петербургского госпиталя — весь перебинтованный, в черных очках, на костылях.

— Поздравляю тебя, Воля, с успешным окончанием корпуса, — сказал Владимир Яковлевич сыну. — Дорога в военное училище тебе открыта!

— Поздравляю вас, папа, с царскими наградами и повышением, — отозвался Валериан как-то сумрачно. — Но я не хочу и не могу быть офицером. В военное училище не пойду!

Владимир Яковлевич был изумлен: что случилось? Воля всегда грезил военными подвигами, мечтал сделаться новым Суворовым. Ни больше ни меньше! Уж не напугал ли его вид израненного отца? Но ведь на войне случается и такое: на то она и война. Воин воюет, а ино и горюет. Красна брань дракой.

— Ты боишься? — спросил он, пытливо вглядываясь померкшими слезящимися глазами в лицо сына.

— Боюсь. Но не смерти на войне, а позора в тылу. Боюсь честь потерять. Честь теряют только раз — вы сами так сказали.

— О каком позоре в тылу ты говоришь? — осторожно спросил Владимир Яковлевич. — В Порт-Артуре русские солдаты и офицеры дрались беззаветно. Мы ни в чем не повинны: Япония вероломно напала на нас. Без объявления войны. Кроме того, у них — шимоза, а у нас таких снарядов нет...

— А если бы она напала не вероломно? Что было бы тогда? — спросил Валериан. — Мы, наверное, выиграли бы войну и адмирал Рожественский, наверное, не потопил бы эскадру?

Владимир Яковлевич смешался: он-то знал — было бы то же самое. Позор, разгром.

Валериану всего семнадцать. Высокий, плечистый — весь в отца. Даже залысинки на лбу точно такие же. И глаза серые, словно прозрачные. Взгляд их совсем не детский: в них ровная и важная задумчивость. В нем всегда было сильно развито чувство собственной значительности.

— Я отвечу вам, папа, что было бы тогда, — сказал он. — Да вы и без меня знаете, что было бы: было бы то же самое. За спиной Японии стоят Англия, Америка и — негласно — Германия, которые подготовили Японию к этой войне, снабдили деньгами, пушками, пулеметами. Они мечтали обескровить Россию. А царю требовалась маленькая короткая война для подавления большой революции.

— Ты начитался революционных прокламаций!

— Я их сам пишу.

— Мы не должны ввязываться в политику: мы — дворяне.

— И генерал Редигер так считает. Его спрашивают, почему не обучили армию, бросили на убой, а он свое: армию учить не нужно, она должна не учиться, а служить династии. Когда солдат говорит об отечестве, его бьют по физиономии: не смей думать об отечестве! Ты должен защищать династию, царя, правящую верхушку, а не отечество. И солдаты начинают понимать, да и мы тоже: царская династия — враг нашего отечества. Вот мы в кадетском корпусе и спрашивали друг у друга: почему в Маньчжурию царь бросил малообученные части, укомплектованные запасными солдатами, а лучшие кадровые войска, которые могли бы разгромить Японию в два счета, оставил при себе? Говорят, тех раненных под Мукденом в Россию не пускают. Почему царь поторопился заключить мир с Японией? Ведь Россия не обескровлена! Обескровлена Япония. А наша армия по-прежнему цела и боеспособна.

Владимир Яковлевич слушал со всевозрастающим интересом.

— Ну и почему все так? — спросил