Книга Dagome iudex: трилогия - Збигнев Ненацкий

и всадник открыли под собою навсегда затягивающую, предательскую глубину болотной жижи. Только лишь хорошо знающий округу человек, как знал он сам когда-то землю спалов, мог безопасно провести лошадей незаметными тропами через трясины к самому берегу реки, к вербам и ольхам, а уже там искать мелкий брод. Но если подобный брод где-нибудь рядом и существовал, то наверняка его стерегло укрепленное городище лютичей. Встреча же с лютичами требовала осторожности, проявления мирных намерений и договора, касающегося оплаты прохода через перекат. Сам же Даго был с двумя лошадьми, наполненными всяческим богатством вьюками и белым жеребцом. Как бы не пришло им в голову, что вместо того, чтобы брать проездное, взять да и коварно убить его, чтобы забрать все.

Только Даго мог и не спешить, поэтому хорошенько осмотрелся по сторонам. Страна спалов лежала на другом берегу реки кто знает как далеко; может в нескольких, а то и в десятках дней конской езды. Даго не был даже уверен, сможет ли он вообще добраться туда, поскольку пять лет назад уезжал совершенно иным путем. Никто его не ждал, ничьи глаза не блеснули бы радостью, увидав его. Во время коварного нападения эстов пали все его ближайшие родичи, уцелел только он, поскольку уже тогда обладал мечом, называемым Тирфингом. Но никогда не сомневался он в том, что желает вернуться в родные края, пускай даже и с новой силой отзывалась в нем одна ужасная болезнь, называемая Жаждой Подвигов; заболевали ею те, в чьих жилах текла кровь великанов. Но раз уже пять лет не было его в тех сторонах, раз не суждено ему было встретить кого-то из близких, что значил день, неделя или даже месяц отсрочки, если только-только сошли весенние воды и пришло время сбора куколок червя, которыми окрашивают ткани.

Он не ожидал погони из-за белого своего жеребца. Сбежавшему саксу, что спасал свою жизнь, не так уж легко будет встретить людей, способных организовать преследование. За четыре дня Даго пересек множество ручьев и каждый раз долго ехал вдоль русла, чтобы вода смыла следы копыт его лошадей. Если чего он и опасался, то лишь выпущенной из пущи стрелы или брошенного крепкой рукой копья, так как лютичи, подобно всем склавинам, никогда не вступали в открытый бой, но нападали из укрытия. Белый жеребец выделялся в зелени кустов и деревьев, а одинокий воин мог показаться легкой добычей. Вот потому-то и старался он огибать лесную глушь и одинокие поселения, а так же городища и укрепленные поселки, отыскивая дорогу через луга и поляны, через клочки степи, где лишь изредка росли могучие буки или дубы. Но третьего дня ему все-таки пришлось углубиться в пущу, которая, несмотря на множество таящихся в ней опасностей, именно ему могла дать сейчас защиту. Он вырос на болотах, в дремучем лесу, и как мало кто иной знал их тайны. Окружавшие его люди, как правило, боялись того, что называли «лесными шорохами», то есть странных, иногда заставляющих застыть кровь в жилах отзвуков, приходящих из чащобы; мало находилось храбрецов, чтобы в одиночку пройти через лес, не говоря уже о том, чтобы переночевать в самой его гуще. В лесу жили духи мертвых, злые тролли, страшные вальдлёйтен или же Лесные Люди, а еще дикие звери, прежде всего же — кровожадные и не знающие страха волки. Разве не случалось такого, о чем потом говорилось повсюду, что как-то зимой голодный волк забрался даже в церковь города Сенонес и набросился на молящихся? Но сам Даго, когда был совсем еще малым ребенком, провел суровую зиму в лесной берлоге совсем один — при виде его, поскольку он был сыном Бозы, убежала страшная волчица. На самом пороге юности убил он и Лесного Человека. Так что пуща не пугала его так, как иных, «лесные шорохи» были для него так же понятны, как и людской язык.

Через лес вело несколько дорог, пробитых колесами купеческих караванов, время от времени тянущихся с Запада на Восток, чаще всего в край эстов. Даго выбрал самую неприметную, то есть редко используемую, поскольку, скорее всего, она не вела в какое-нибудь большое городище или селение. Людей следовало опасаться сильнее, чем волков, в чем Даго вскорости и убедился. Через несколько часов путешествия, перед каким-то поворотом белый жеребец вдруг остерегающе фыркнул, и Даго понял, что тот почуял либо хищного зверя, либо человека. Он незамедлительно спрыгнул с коня, позволяя лошадям идти дальше самим, сам же, вооружившись лишь круглым щитом и коротким мечом, отскочил в сторону, в заросли лещины. После этого он бесшумно и осторожно зашел сзади за тот самый поворот, как раз в тот момент, когда двое одетых в волчьи шкуры воина хватали его лошадей за узды, с беспокойством высматривая всадника. Даго ударил на них без всякого предупреждения. Два раза только взмахнул он своим Тирфингом, снося им головы. Вновь исполнилось заклятие Одина — на тропе остались два дергающихся в конвульсиях тела. Даго забрал одну волчью шкуру, вскочил в седло и повел трех лошадей дальше, через самое сердце пущи, сквозь самую чащобу, хотя из-за этого двигался очень медленно, и целый день атаковали его громадные слепни. «Винд, Виндос», — ласково шептал он тогда белому жеребцу, что на языке кельтов означало «белый», ведь, раз жеребец был куплен у кельтов, как уверяли саксы, кельтский язык коню был ближе всего.

Но белый жеребец продолжал проявлять к нему враждебность. Когда Даго подходил к нему, он прямо трясся от гнева, скалил зубы и пробовал укусить, будто волк, или же подымался на задние ноги, чтобы передними раздавить человека. Он кусал и двух других лошадей и, сопротивляясь, шел последним, привязанный длинным поводом к вьючной лошади. От великанши Зелы Даго научился языку тела, что был древнейшим из языков; с помощью его люди, якобы, общались не только друг с другом, но и с животными. И тогда Даго заговаривал с жеребцом мягкими движениями ладоней, легкими наклонами и колебаниями туловища, применяя игру взглядов и улыбок — только это помогало мало. Гордыню белого жеребца пытался он сломать, моря его голодом; но на каждом постое сам кормил его с рук горстями овса, что был у него в одном из кожаных мешков. Иногда Даго вспыхивал гневом, и тогда долго осыпал Виндоса проклятиями на языке франков, ромеев, склавинов и аскоманов, грозил, что перережет коню горло, переломает ноги, а в грудь вонзит ужасный свой Тирфинг. Размякло ли от этого хоть на миг сердце белого жеребца, затлела ли в сердце его