Книга Мастер жестокости - Николай Иванович Леонов

Мария в виде следователя Араповой. Кстати, кто это?

– Кто ж ее знает. Сценариста спроси.

– Нет, кто такие Араповы, я, конечно, помню. Целая эпоха, династия оперативников. Владимир Арапов маньяка Мосгаза брал. Если ничего не путаю, с ним один из Вайнеров служил, с него, говорят, и списал то ли Жеглова, то ли Шарапова, то ли обоих сразу. Ну а ты, наверное, его мама или тетя.

– Не знаю кто. Неважно, – по-прежнему раздраженно отрезала Мария, постукивая пальчиками по планшету. – Кому вообще нужны эти ностальгические движущиеся картинки. И ах ты, какие все честные, открытые, самоотверженные, Павка Корчагин и внуки! Один раз прокатят под седьмое ноября – и давай – до свидания!

– И из дерьма можно сделать конфетку, если человек с талантом, – авторитетно заявил муж. – Не переживай. Все будет хорошо. Просто пиротехник склеротик, у тебя теперь ухо болит. И этот старый хрыч Соловьев не вовремя вздумал хворать. И, кстати, о хрычах…

В этот момент запиликал телефон.

Старый генерал по привычке представился:

– Орлов.

– Слушаю вас внимательно, – отозвался Гуров.

– Лева, с утреца завтра загляни ко мне, по архиважному делу.

Полковника передернуло от этого «архи». Вспомнились студенческие годы и преподаватель, частенько именно так говоривший.

– По какому-какому? – переспросил он, ежась.

– Архи… – Тут уже сам Орлов поперхнулся, видимо, вспомнив вождя мирового пролетариата, употреблявшего слово «архиважно», и сказал раздраженно, но проще: – Короче, важному. У меня все.

Лев Иванович отложил телефон, походил по комнате, держа руки за спиной, и задумчиво протянул:

– Кстати, о хрычах, господа…

– Гуров, если ты не перестанешь меня смешить, у меня ухо взорвется, – предупредила Мария.

– Извини, пожалуйста. Чудно́, генерал хочет меня видеть по одному архиважному делу. Точь-в-точь так выражался не только вождь мировой революции, но и еще один хрыч, исключительной поганости.

– Еще один хрыч. А первый, стало быть… Орлов. А ну как доложу генералу, как ты его за глаза зовешь, – пообещала супруга.

– Не сдашь же ты собственного мужа. И потом, я с любовью и уважением называю. Хрыч разный попадается, – заметил Гуров солидно и со знанием дела. – Тот, второй, о котором лично я говорю, был хрыч еще тот. Пробы ставить негде. На его счету не одна цистерна выпитой крови студентов.

– Ну, понеслось. Давай без студенческих триллеров, – попросила Мария, морщась. – Все преподы во всех вузах одинаковые. Ты ведь с моими наставниками не был знаком.

Гуров, подумав, признал, что всех он действительно не знал, знал лишь тех, что видел на экране и сцене.

– Я почему не люблю фильмы про вампиров? Мне нашего пана Ректора хватило…

– Пана Ректора?

– Это был особый фрукт. Он перешел к нам из одного маленького психиатрического заочного юридического института, а потом в него же и вернулся. Этот пан Ректор руководил юринститутом, да так умело и до такой степени чутко, что педагогический состав поднял бунт. В этой связи он и укрылся в универе. За ним так и осталось прозвище пан Ректор. О, как он валил студентов! Это «Кармен», Бизе! Бой опытного тореадора с новорожденными телятами.

– Ну-ка?

Видя, что супруга увлеклась его рассказом и позабыла об огорчениях, Гуров почувствовал вдохновение.

– Рассказываешь все, что добросовестно выучил! О чем прочел от и до, курсовики самолично настрочил, о том, в чем считаешь себя сведущим. А этот… пардон. Ну или ногти чистит, или зевает, а на закуску обязательно выдает со скучающим видом: «Ну это все понятно…»

– Подлец, – искренне посочувствовала жена. – А дальше?

– Дальше в зависимости от настроения. Говорит банальное: «…и что из того?», или умное: «…а вот чем отличается система от совокупности?».

Мария, поразмышляв, спросила, к чему пан Ректор задавал последний вопрос. Гуров признался, что не знает, но отличия выучил наизусть, на всякий случай.

– Да, пожалуй, соглашусь, что до такой степени злобных преподов у меня не было, – заявила Мария. – Смотри, сколько лет прошло, а тебя до сих пор гложет.

– Ну что ты, я великодушен и не злопамятен.

– Ага. А про старого хрыча-то вспомнил?

– Так это по аналогии. Видишь ли, генерал один в один по-Ректорски сообщил, что жаждет меня видеть по «архиважному» делу. Еще бы «р» не выговаривал – точь-в-точь пан Ректор. Вот и навеяло.

– Он что, еще и картавил? – давясь от смеха, уточнила Мария.

– Да еще как, прямо по-ленински, – подтвердил Гуров и с облегчением подумал: «Ну слава богу, успокоилась».

Глава 2

Прибыв в управление и поднявшись на этаж, уже у кабинета Орлова Гуров обнаружил непривычно мрачного Крячко. Оказалось, что полковника тоже мучили воспоминания о пятне, омрачавшем его светлые студенческие времена. То есть о пане Ректоре.

– Всю ночь чертовщина снилась. Будто я в очередной раз в родной аудитории заваливаю у этого кровососа теорию государства и права, – признался Станислав, понизив голос, – нормально? А сколько лет-то прошло. С чего бы это?

– Как с чего. Генерал приглашал пошептаться по архиважному делу? – уточнил собрат Гуров.

– Точно. Вот с этого, значит, чертовщина и снилась.

Вскоре выяснилось, что зловещая тень пана Ректора была вызвана к жизни не только его любимым словом «архиважно»…

Верочка радушно распахнула дверь, но на этом испытываемые сыщиками положительные эмоции и закончились. Генерал был задумчив и мрачен, как туча, и долго собирался с мыслями, решая, с чего начать разговор. Эти приготовления ничего доброго не сулили.

Наконец, тяжело вздохнув, он полез в сейф и извлек коробку:

– Вот, смотрите, какая штукенция.

– Пальчики сняли? – пошутил Крячко, на что генерал сказал вполне серьезно, что сняли, равно как и пробы для экспертизы.

– Пробы-то зачем? – спросил Гуров несколько озадаченно.

– Вот как раз это пока тебя не касается. Неважно. Смотрите да рассматривайте. Даже можете потрогать, если есть желание.

Лев Иванович пожал плечами и послушно принялся рассматривать коробку. Она была клееная, покрытая качественным шпоном, нарочито грубо отполированным, на крышке красовалась выжженная стилизованная литера «Д@». Внутри, в гнезде из древесной стружки, покоилась «штукенция» – продолговатая ключница из кожи цвета густого красного вина. С первого взгляда видно, что сделано не в Китае, сработано на совесть, с исключительным изяществом. Благородно мерцали металлические детали, цепочка и клепки, точь-в-точь состаренное серебро. Но самое главное – это рисунок на ключнице, чуть выступающий над поверхностью. Крест, роза и готическая надпись: «Der Mutter die mich nie geboren», рисунок черно-белый, несмотря на отсутствие цветов, выглядел объемным, мастерски исполнен короткими, нервными штрихами, как на полотнах Ван Гога.

Станислав, повертев вещицу в руках, протянул:

– Красивая вещь. Мне бы такую на день угро. Если вот сюда монеток натолкать, то кистень получится.

– Не знаю, что там