Книга Стервы большого города - Кэндес Бушнелл

— Виктория, — напористо начала журналистка и добавила: — Не возражаете, что я обращаюсь к вам по имени? — Подчеркнуто правильная речь подсказала Виктории, что девушка, вероятно, считает себя выше мира моды. — Вам сорок два года…

— Сорок три, — уточнила Виктория. — Я пока еще отмечаю дни рождения. — Она оказалась права — если интервью начинается с вопроса о возрасте, это проявление открытой враждебности.

— И вы не замужем, у вас нет детей. Неужели ради карьеры стоило отказываться от брака и детей?

Виктория рассмеялась. Ну почему женщина, несмотря на достигнутые ею успехи, считается неудачницей, если не вышла замуж и не обзавелась детьми? В данных обстоятельствах вопрос этой девчонки был абсолютно неуместен и в высшей степени невежлив, ибо что знает эта журналистка о прихотях судьбы и о том, как она, Виктория, боролась и чем жертвовала, желая достичь этой вершины — стать признанным во всем мире дизайнером одежды и иметь собственную компанию. Это, вероятно, значительно превосходило все, чего могла когда-либо достичь неприятная молодая журналистка. Но Виктория не вышла из себя, понимая, что все зафиксируют в теленовостях и, возможно, в нескольких колонках светской хроники.

— Каждое утро, просыпаясь, — начала Виктория, решив повторить историю, которую много раз рассказывала журналистам (но ни один из них так, похоже, в нее и не поверил), — я оглядываюсь и прислушиваюсь. Я одна и слышу… тишину. — Девушка бросила на нее сочувственный взгляд. — Нет, постойте. — Виктория подняла палец. — Я слышу… тишину. И медленно, но верно меня охватывает ощущение счастья. Радости. И я благодарю Бога, что каким-то образом мне удалось остаться свободной. Свободной для того, чтобы наслаждаться жизнью и своей работой.

Девушка нервно засмеялась и потянула себя за прядь волос.

— Быть женщиной — значит в какой-то мере лгать, не так ли? — спросила Виктория. — Говорить себе, что ты хочешь того, чего, по мнению общества, должна хотеть. Женщины полагают, что умение выжить зависит от способности придерживаться принятых правил. Но для иных женщин следование устоявшимся традициям равносильно смерти. Смерти души. Душа — это драгоценность. Живя во лжи, вы разрушаете душу.

Девушка с удивлением посмотрела на Викторию, а затем, понимающе нахмурившись, энергично закивала. В этот момент их внезапно перебила одна из помощниц Виктории:

— Здесь Дженни Кейдайн. Расчетное время прибытия — три минуты…

Венди Хили поправила очки и вышла из «кадиллака-эскалейда», посматривая на ораву папарацци, окружавших «мерседес». Сколько бы Венди ни сталкивалась с подобной ситуацией, ее постоянно изумляло, как этим людям удается найти кинозвезду. Видимо, у них нюх на звезд как у ищеек. Несмотря на все годы, проведенные в кинобизнесе, она не понимала, каким образом звезды справляются с подобным вниманием, и знала, что сама никогда не сможет (и, главное, не захочет) принимать его. Разумеется, сейчас Венди и не приходится этого делать — она президент «Парадор пикчерс», одна из самых могущественных женщин в мире кинобизнеса, но для фотографов с таким же успехом могла сойти, например, за помощника режиссера.

Венди повернулась к «мерседесу» спиной, машинально одергивая свой черный пиджак от Армани. Она неизменно носила черную одежду от Армани и внезапно осознала, что уже года два не обновляла гардероб. Пожалуй, это непростительно, поскольку одна из ее лучших подруг — дизайнер одежды Виктория Форд. Следовало бы принарядиться для такого случая, но Венди приехала прямо из офиса, а при ее работе, троих детях и муже, который все равно что еще один ребенок, от чего-то приходится отказываться, и этим чем-то стала мода. И спортивный зал. И здоровое питание. Ну да ладно. Женщина не может успеть все. Самое основное, что она здесь и, как и обещала Виктории еще несколько месяцев назад, привезла Дженни Кейдайн.

Ряды фотографов теснее сомкнулись вокруг «мерседеса», и сотрудники службы безопасности шагнули вперед, пытаясь сдержать возбужденную толпу, увеличивающуюся с каждой секундой. Из автомобиля вышла личный агент Дженни по рекламе, угрюмая молодая женщина, все знали только ее прозвище — Домино. Домино было всего двадцать шесть лет, но весь ее вид, как бы говоривший «только попробуй», ассоциировался скорее с мужчиной-громилой, что усугублялось таким скрипучим голосом, словно на завтрак она ела гвозди.

— Кому сказано, отодвиньтесь! — рявкнула Домино, обращаясь к толпе.

И затем появилась Дженни Кейдайн. «В жизни, — подумала Венди, — она невыразимо прекраснее, чем на фотографиях». Снимки всегда фиксировали легкую асимметрию лица и кончик носа чуть-чуть картошкой. Но в жизни в ее лице возникало нечто неуловимое, заставлявшее смотреть на нее, не отводя глаз. Она как будто обладала собственным источником энергии, который подсвечивал ее изнутри, и никто уже не обращал внимания на рост пять футов одиннадцать дюймов и светлые волосы золотисто-розового оттенка не совсем спелой клубники.

Дженни улыбнулась фотографам, и Венди минуту стояла в стороне, наблюдая за ней. Люди, не связанные с киноиндустрией, всегда интересовались, каково это — быть таким созданием, и полагали, что зависть исключает дружбу с ней. Но Венди знала Дженни почти пятнадцать лет, с той поры как они обе начинали в киноиндустрии, и несмотря на деньги и славу актрисы, никогда даже не помышляла поменяться с ней местами. Дженни отличалась от обычных людей — она никогда не позволяла себе ни излишеств, ни высокомерия, не проявляла ни грубости, ни эгоизма. В ней была некая отстраненность, словно дефицит души. Венди понимала, что Дженни, одна из ее звезд, вероятно, ближе с ней, чем с другими. Но такой подругой, как Виктория или Нико О'Нилли, Дженни ей все же не стала, хотя те, бесспорно, достигли в своих областях столь же серьезных успехов, как Дженни в кино.

Служба безопасности расчистила небольшое пространство, чтобы им удалось пройти несколько шагов до бокового входа в павильон. На Дженни были слегка расклешенные коричневые брюки и яркий пиджак. Наряд этот показался Венди самым стильным из всех, что она видела. Венди знала, что Виктория сшила этот костюм специально для Дженни и та несколько раз приезжала в ателье Виктории на примерку. Но последние три недели Виктория невероятно занята, поэтому поговорить об этом и о том, что она думает о Дженни, Венди не удалось. Тем не менее она вполне представляла, что сказала бы Вик. Как ребенок поморщившись, она проговорила бы: «Знаешь, Вен, Дженни — отличная девушка. Но милой ее не назовешь. Наверное, она более расчетлива, чем мы… вероятно, даже более расчетлива, чем Нико». И затем они рассмеялись бы, поскольку всегда соглашались, что Нико скорее всего самая расчетливая женщина в городе. Действовала она мастерски, и что самое поразительное, вы никогда не замечали махинаций Нико. Вы только вдруг осознавали, что погибли.

И разумеется, идея привезти Дженни Кейдайн на показ Виктории принадлежала Нико. Сознавая, сколь это очевидно, Венди слегка расстроилась, что сама не додумалась до этого.

— Это же естественно, — заявила Нико в своей ровной, спокойной манере, придававшей всему, что слетало с ее губ, значение истины в последней инстанции. — Дженни Кейдайн — самая известная кинозвезда, а Виктория — самый известный дизайнер. Кроме того, — продолжала она, — Дженни в основном одевается у дизайнеров-мужчин. Подозреваю, что под всем этим глянцем скрывается феминистка, особенно после ее разрыва с Кайлом Анджером, — добавила она, назвав актера, который снимался в боевиках и приключенческих фильмах и публично разорвал отношения с Дженни во время одного ток-шоу, шедшего поздно вечером. — Я бы апеллировала к феминистской стороне ее натуры, хотя сомневаюсь, что в этом есть необходимость. В мужчинах Дженни не разбирается, но в том, что касается одежды, вкус у нее безупречный.