Книга Дедушка, не спи! - Евгений Башкарев

Он посмотрел на меня так, словно уже видел конец. Угасающий луч солнца лег на его лицо. Я не знал, что ему ответить. Дедушка выглядел ужасно, отец был разбит, солнце садилось, и на нас словно опускался занавес. После некоторой минуты молчания отец попросил меня об одной вещи:

— С ним надо остаться, — его голос заметно ослаб.

Он приложил полотенце к сухому лбу, лицо дедушки не изменилось. Я не понимал, что в тот момент было тяжелее. Смотреть, как умирал дед или как переживал отец. И то и другое оставляло на душе глубокий след.

— Просто посидеть с ним рядом. Возможно, он заговорит. Попросит что-то. Или скажет какую-нибудь грубость. Не бери это близко к сердцу. Не отвечай ему, если не хочешь. Просто посиди рядом. Я работаю сегодня в ночь. Если я выпрошу отгул, начальник ужесточит распорядок, и любой следующий прокол будет для меня последним.

— Я останусь, — мне больше всего не хотелось этого делать. — Нет проблем, па. Я посижу здесь до утра.

Оставаться с дедушкой один на один, даже зная, в каком состоянии он находится, было пыткой. За прошедший год, проведенный в его роте, во мне многое поменялось. К тому же было то, за что я бы никогда его не простил.

— Спасибо, — прошептал отец. — Мне больше не на кого положиться.

Он обнял меня. Я услышал, как бьется его сердце. Солнце стало еще на одну секунду ближе к закату. Палата медленно погружалась во мрак.

Когда отец отпустил меня и, прощаясь, навис над дедушкой, я вспомнил обложку альбома Pink Floyd «Wish you were here», где посреди фермерского угодья, пропитанного летней жарой, запахом соломы и пыли, в плену собственных мечтаний кружилась молодая пара. Я подумал, что когда-то мы были такими же счастливыми и свободными, как они. Сейчас, глядя на отца, я понял, как все изменилось. Все клонилось к жестокой реальности, точно кто-то переместил путевую стрелку на обреченную кольцевую дорогу. Тогда-то меня и коснулось, будто это мой долг. Мой долг просидеть с дедушкой, возможно, его последнюю ночь. Я не знал, больно ли ему или легко. Не знал, слышит ли он нас или нет. Мне хотелось до него дотронуться, и вероятно, будь он мне трижды не знаком, я бы на это осмелился. Но то, что произошло между нами за прошедший год, создало невидимую преграду, которая отталкивала меня от его кровати, словно это был вовсе не мой дед, а чудовище из ужасного фильма.

Мы сидели друг напротив друга и молчали. Я следил, как грудь дедушки поднималась и опускалась. Его руки лежали параллельно телу, пальцы сводила дрожь. Отец сжимал их в своих ладонях, точно пытался успокоить, но пальцы его не слушались.

— Никогда не думал, что паралич это так страшно, — в глубокой тишине произнес он.

До меня дошло, что в мире нет места, где бы тишина действовала более угнетающе, чем в больничной палате. Здесь все сливалось воедино, а граница между жизнью и смертью казалась особенно тонкой.

Через несколько минут отец ушел.

Глядя на то, как он закрывал дверь, я подумал, что эту дверь он уже никогда не откроет. К тому времени как он вернется, дедушка будет лежать в другом месте. Снова стало тихо. Я слышал гул вентилятора и чувствовал, как потоки прохладного воздуха отталкивают меня от кровати. Город был далек отсюда, и шум растворялся, как капли воды, падающие на раскаленные угли.

Следующие полчаса я смотрел на дедушкино лицо, полное сожаления и раскаяния, будто и не было тех семидесяти четырех лет, большую часть из которых (я был убежден) он издевался над своими подчиненными. Его грудь едва вздымалась и опускалась, а тело выражало слабость и беззащитность. Я думаю, если бы сейчас он увидел себя со стороны, ему бы захотелось застрелиться.

Два часа прошли в бездонной пустоте. Стемнело, сумрак окутал палату, и мне пришлось открыть дверь в коридор. Около полуночи меня потянуло в сон. Я сел на стул и, положив голову на кровать, задремал. Мне слышались стуки его сердца. Слабые, но частые. Позже моя голова очутилась на его руке. А в три часа я очнулся, будто разбуженный чьим-то присутствием.

В голову лез дурной сон. Я увидел Рамилку. Он сидел в дебрях дикой ежевики, а на его руках лежал мертвый пес. Рамилка плакал и поддерживал голову собаки, чтобы та не откидывалась назад. Из носа пса текла кровь, а мой друг, измазанный, скорее всего, той же кровью, утирал собственные слезы и дрожал от страха.

Когда я оторвал голову от кровати, и встряхнулся, чтобы прогнать ужасное сновидение, дедушка шевельнулся. Его глаза были открыты и смотрели в потолок, где на старой штукатурке виднелись желтые следы дождевых потеков. Нижняя челюсть отпала, и дедушка жадно хватал воздух. Он задыхался, и я уже хотел бежать за помощью, но тут челюсть захлопнулась. Дедушка, точно кит, вобравший в себя столько воздуха, сколько требовалось, чтобы уйти на дно, успокоился. Теперь он смотрел на меня, и в его взгляде вновь читалось прежнее упрямство и злость.

— Ты… — произнес он, и я подумал, что бы сделал отец, если бы узнал, что дедушка заговорил. — Х…й березовый, остолоп, дерьмоед, черт бы тебя побрал!!!

Он почти шевельнулся. На лице отразилось былое омерзение, словно его опустили в колодец с вонючей водой. Густые брови всплыли над широкими глазами, край левой ноздри задрался. Его физиономия ожила, как после долгого сна, но еще не пришла в полный порядок. Было видно, что сознание к дедушке вернулось, и теперь он испытывает некоторый дискомфорт по причине утраты части своего тела. Он не мог повернуться, не мог сесть, не мог даже согнуть руку, в то время как ярость, рвущаяся изнутри, требовала все и сразу.

Я отодвинулся от кровати, и тут произошло нечто.

— Принеси мне выпить! — грубо произнес дедушка и схватил меня за руку.

Да, это ему удалось. Он оторвал руку от кровати и вцепился в мое запястье, но его хватка оказалась настолько слабой, что пальцы, противясь воли, соскользнули и шлепнулись обратно на простыню. Дедушка захрипел. Он напрягся, выражая такую мощь, будто высекал из камня молнию, но после двух-трех секунд отчаянной работы над собой, лишь пустил по подбородку слюну и со стоном опустился на подушку.

— Лежи спокойно, — произнес я, и его глаза вспыхнули. — А не то позову доктора, он перевернет тебя на живот и сделает укол. Или даже несколько, если ты не уймешься и будешь противиться его действиям.

— Я вас всех передушу! — медленно и отчетливо проговорил он, и вероятно так бы и сделал, если бы не силы, которых у него не осталось. — Твари! Что вы со мной сделали?!

Его глазные яблоки закружились. Он попытался заглянуть в начало кровати. Ему было не понятно, почему ноги не подчиняются его приказам. Потом его взгляд сместился в бок. Ему ответили пальцы рук, но не более того. Паралич