Книга Бентли Литтл. Рассказы. - Бентли Литтл

и радостно высунув язык. Кэл прижал собаку к себе и зарылся лицом в чистую золотистую шерсть, крепко обняв своего любимца. Из глаз полились горячие слезы, и он вытер их об мягкую собачью шкурку.

— Крисси, — произнёс он. — Крисси.

В доме стояла тишина. Спустя некоторое время, когда он провалился в сон, зашла мать и выключила телевизор. Теперь царило такое безмолвие, что из соседней комнаты было слышно дыхание матери, перемежаемое редкими всхрапами. Он лежал, уставившись в темноту, думая о матери, о Гневе, о Крисси, о том, что же со всем этим делать. Он лежал, уставившись в темноту, и услышал тихий шёпот Крисси:

— Кэл.

Его как будто окатили ледяной водой, по коже пробежали мурашки. Он закрыл глаза, закутался в одеяло с головой. Сердце молотом стучало в груди. Ему это показалось. Нужно прийти в себя.

— Кэл.

Чуть громче дыхания спящей матери, шёпот, тем не менее, был отчётливо слышен.

— Кэл.

Ему хотелось кричать, но во рту вдруг пересохло. Он заткнул пальцами уши и с силой зажмурил глаза, и хотя больше не мог слышать шёпот Крисси, звук этот наполнял его голову, и он знал, что если уберёт пальцы от ушей, то снова услышит голос.

— Кэл.

Что она хотела? Он представил себе распятое тело Крисси, гвозди, пронзавшие её руки и ноги, голову, бессильно поникшую вниз, ужас, застывший на её лице, и вдруг перестал бояться. Или, точнее, теперь боялся не так сильно. Он всё ещё был немного напуган, но место страха заняли печаль и сострадание. Она — его сестра. её убили за то, чтобы искупить грехи матери, а сейчас она одна, совсем одна в Святилище, вместе с Отцом.

Ей всегда было страшно в Святилище.

Она всегда боялась Отца.

Он убрал руки от ушей и стянул одеяло с головы.

— Кэл.

Казалось, что в шёпоте, его манившем, не было зла. Это было больше похоже на просьбу, мольбу о помощи. Осторожно, стараясь не шуметь, он выскользнул из кровати. Миновав комнату матери, он потихоньку пошёл по коридору, чтобы через заднюю спальню попасть в Святилище.

Во тьме комнаты он огляделся. Лишь одна свеча ещё мерцала, другие, похоже, практически догорели. Тем не менее, у подножия креста он различил и то, что оловянные чаши были снова заполнены, и убитого Матерью мужчину, который теперь стал грудой черневших неузнаваемых останков.

— Кэл, — прошептала Крисси.

Он посмотрел наверх.

— Убей её, — сказала она. — Убей эту суку.

На следующий день, как ни в чем не бывало, он пошёл в школу, только и на чтении и на правописании у него всё влетало в одно ухо, и вылетало через другое. Не мог он сосредоточиться и на истории с математикой. Его мысли занимала мать. Одна часть его знала, что он должен рассказать кому-нибудь что случилось, другая — не хотела этого. Кроме того, кому он мог бы об этом рассказать? Мисс Прайс ему крайне не нравилась, и он бы не чувствовал себя комфортно, заговорив с ней о произошедшем. Ещё более неловко он бы себя чувствовал, разговаривая с директором, которого видел всего несколько раз, вышагивающего поперёк игровой площадки по направлению к канцелярии. Ясно, что нужно идти в полицию. Им бы, действительно, нужно об этом знать. Но тогда они заберут мать, заберут Отца и Крисси, и он останется совсем один.

К тому же он боялся того, что может сделать Отец. Отцовский гнев был силён, на его стороне была мощь Господа. Что мог сделать полицейский против силы Бога?

Во время ланча Кэл остался один на игровой площадке. Ему то хотелось рассказать кому-нибудь про мать, то нет.

Что выбрать, он пока не решил.

Со школы домой он не спешил, пользуясь временем все обдумать. Мать, скорее всего, молилась в Святилище. Так было в прошлый раз, когда к ней приходил Гнев, и Отцу пришлось за это заплатить. Сейчас ему не хотелось к ней. Он не был пока уверен в том, чего на самом деле хочет. Мышцы его были скованы, болела голова, и он чувствовал себя в ловушке.

Он шагал по улице к дому и вдруг остановился в изумлении. Мать была не в Святилище. Вместо этого она стояла перед газоном со шлангом в руке, и поливала зелёную траву и клумбы с цветами, росшими под окном кухни. На улице шумели дети, игравшие после школы у себя во дворах и гонявшие туда-сюда по тротуарам на двух- и трёхколёсных велосипедах. Выше по улице мистер Джонсон подстригал газон, бензиновая газонокосилка мерно жужжала. Доносившийся из-под нее звук накладывался на хаотичный шум, который издавали дети.

Кэл медленно двинулся вперёд, наблюдая за матерью. Она бросила взгляд поверх его головы и улыбнулась, затем на её лице произошла перемена. Глаза расширились, как от страха, а углы рта сжались в прямую линию. Всё её тело напряглось, а поза сделалась неестественной, как у робота.

— Гнев, — догадался он в панике.

Затем она бросила шланг и побежала по тротуару. Он кинулся за ней, но та уже разговаривала с каким-то незнакомым мальчиком с другой улицы. Мальчик кивнул, потом прислонил к стенке велосипед, и они отправились обратно, вверх по тротуару. Кэл, споткнувшись, в растерянности встал перед ними.

Мать прошла мимо, бросив на него непонятный взгляд, в котором одновременно читались и терзавшая её мука, и злорадство.

— Мама, — крикнул он, побежав следом за ней.

Она обернулась, улыбаясь, и с силой ударила его по лицу.

Когда он упал на землю, то увидел, что мать заводит ребёнка в гараж.

Он вскочил на ноги, и подбежал к небольшой двери гаража. Мальчик стоял в центре помещёния, растерянно озираясь вокруг.

— Что это за место? — спросил он.

Тут мать захлопнула за Кэлом дверь, и он услышал, как ребёнок ударился о бетон.

— Нет! — завопил Кэл.

Мальчик был слишком ошёломлён, чтобы плакать, и в полной растерянности просто смотрел вверх, на лопату, которая обрушилась ему на спину. Он забился на бетонном полу, как рыба, кровь хлестала из длинного разреза на спине, в том месте, куда вонзилось лезвие лопаты.

Кэл нетвердой походкой вышел из гаража, но всё равно слышал тошнотворный хлюпающий звук лопаты, рубившей плоть быстрыми короткими ударами.

Позже мать вышла наружу, руки её были окровавлены, во взгляде читался страх, смешанный с унижением.

Кэл съёжился, но она отшвырнула его в сторону, бросившись вдоль стены гаража. Он увидел, что она вытащила из бокового дворика два длинных бруска сечением восемь на четыре дюйма. Она с усилием втащила их внутрь дома,