Книга Христианство и эрос - Вячеслав А. Сорокин

неустранимым постоянством (никаких усилий со стороны человека не хватило бы для того, чтобы остановить этот процесс!), человеку мало, и лучшие умы человечества по-прежнему ничем не заняты так, как размышлениями над тем, где ещё и как ещё повлиять на этот процесс. Но влиять на него бессмысленно, если ставится целью улучшение человека. Природа человека изменяется не в лучшую и не в худшую сторону. Она изменяется ради приспособления к изменяющимся обстоятельством, и тут возможны наилучшие варианты. В этом направлении и происходит изменение его природы – без активного участия с его стороны. И если за этим изменением не стоит Бог, то кто? А если за ним стоит Бог, то что могут изменить в этом запрограммированном на тысячи веков вперёд процессе сам человек и религии? Впрочем, сознательные воздействия человека и религий на этот процесс тоже включены в него как его составляющие.

Христианство проиграло битву за человека против его инстинктов и чувственности. В самом феномене чувственности ещё много сторон и аспектов, остающихся непроясненными. Ответить на вопрос, зачем чувственность, и легко, и трудно. С одной стороны, чувственность необходима для побуждения человека к продолжению рода, как чувство голода побуждает его к поддержанию индивидуального существования; с другой – человек стыдится многих проявлений своей чувственности, их животной природы. Поэтому вопрос тут должен быть поставлен скорее так: зачем животность чувственности, те её аспекты, которые отталкивают в ней человека? Богу, несомненно, было бы легко создать иной род чувственности – возвышенную чувственность, которая не воспринималась бы человеком как унизительная для него. Если есть тонкие и высокие удовольствия, свойственные только разумному и тонко чувствующему существу – удовольствия от поэзии, от музыки, от живописи, от вида звёздного неба, – отчего не стала чувственность одним из таких удовольствий, хотя по своей значимости она занимает первое место среди них? Что побудило Бога сотворить чувственность человека на манер животной? Он создал человека мыслящим и тонко чувствующим существом. Отчего не захотел он увенчать всю гамму доступных человеку удовольствий высоким и тонким чувственным удовольствием любви, но сделал это удовольствие грубым и стыдным для человека?

Христианство берётся за решение проблемы – за исправление природы человека – без должного знания психологической и физиологической сущности его природы. Не выступает ли оно тем самым, само не отдавая себе в этом отчёта, против Бога и его замысла? Бог сотворил человека таким, каким он хотел его видеть; и исправлять его творение, если он посчитает нужным сделать это, – его дело. И если он не захотел внести изменения в природу человека, которой сам человек не вполне доволен, для этого, несомненно, были причины, которые он не обязан открывать человеку. Христианство видит это иначе. Для него природа человека испорчена по вине самого человека, по вине ослушания Адама и Евы; и Бог не только не имеет ничего против исправления человека, но даже ожидает от него самого усилий в этом направлении. В помощь ему он послал своего Сына, который должен был научить человека ненавидеть грех. Но грех – понятие расплывчатое. Это для христианства не только чувственность, но и дурной помысел, и дурной поступок. Избавить человека от греховности его природы, от любви к греху – такова была цель христианства. Цель поныне не достигнута, и нет признаков того, что она когда-либо будет достигнута. Почему так случилось и могло ли случиться иначе? Это один из вопросов предлагаемого вниманию читателя цикла очерков, но однозначного ответа тут быть не может. Слишком обширен, слишком многосложен предмет.

В центре внимания автора – взаимоотношения христианства и эроса. Рассматриваются драматические моменты и перипетии борьбы христианства с эросом: культ девственности и безбрачия, идеалы праведности, телесной и духовной чистоты, скопчество, целибат, монашество, строгие каноны христианского брака и пр. Центральное понятие христианства – любовь. Оно охотно и часто – слишком часто, почти злоупотребляя им, пользуется этим понятием, но любовь оно отрывает от эроса. Всякая примесь эротики к любви между мужчиной и женщиной для христианства предосудительна, всякая страстность, даже в супружеских отношениях, греховна. Разум не готов признать усилия христианства по изменению природы человека легитимными до того, как она объяснена и понята, до того, как объяснены и поняты законы мышления и морали. А эрос не желает подчиняться христианским канонам, ограничивающим его в его свободных и естественных проявлениях. В этом конфликте между разумом и эросом, с одной стороны, и христианством – с другой, должно было победить либо христианство – подчинив себе разум и эрос, либо разум и эрос – подчинив себе христианство. Победили разум и эрос. Христианство пребывает ныне в стадии умирания. Всё смертно, смертно и христианство. От него и его дел, его догматов и канонов почти двухтысячелетней давности веет холодом окоченения, холодом смерти. Вопрос окончательного схождения христианства со сцены мировой истории лишь вопрос времени.

I. Эфемерность блага «любовь»

Ничего так не желают для себя оба пола, как счастья взаимной любви. Все другие желания, включая желание материального благополучия, отступают перед этим желанием на второй план. Счастье любви возможно и без материального благополучия. Всякое благо скоротечно, об этом непрестанно твердят философы; и это, может быть, единственная истина, не оспариваемая никем. Больной, выздоровев, быстро забывает о том, как тяжело было быть больным; и его здоровье становится для него всё меньшим благом, пока он не свыкается с ним настолько, что перестаёт замечать его. К внезапно свалившемуся богатству привыкают так же, как ко вновь обретённому здоровью. Благо должно восприниматься как благо, чтобы быть благом.

Удачно определил благо древнегреческий поэт Феогнид. По Феогниду, благо состоит для каждого в здоровье, а из остального – в том, кому что любо. Но и это определение не может быть принято без оговорок. Кто всегда здоров, для того здоровье – благо абстрактное и далёкое. Такими же абстрактными и далёкими благами были бы для человека вечная молодость и бессмертие, если бы все были вечно молоды и бессмертны. Шесть самых желанных благ – бессмертие, вечная молодость, красота, здоровье, любовь и материальное благополучие – не воспринимались бы как блага, если бы они были даны всем. Бессмертие не замечалось и не осознавалось бы, и то же верно для остального из названного. Сами эти понятия были бы бессмысленны. Бессмысленно говорить «я бессмертен», если все бессмертны, или «я здоров», если все здоровы. И никто не скажет о себе «я влюблён и любим», если все влюблены и любимы, или «я богат», если все богаты. Женская красота прекрасна, но было бы большой трагедией, если бы все