Книга Сердца в Атлантиде - Стивен Кинг

— Жизнь несправедлива, — повторила она, открыла дверь, и онивошли.

***

Правда, что с его матерью обходились не как с принцессой, и,бесспорно, нехорошо, что ее муж испустил дух на линолеуме пола в пустом доме ввозрасте тридцати шести лет, но порой Бобби думал, что могло быть и хуже.Например, не один ребенок, а двое детей. Или трое. Черт! Даже четверо.

Или, предположим, ей бы пришлось выполнять по-настоящемутяжелую работу, чтобы прокормить их двоих? Мать Салла работала в пекарне“Тип-Топ” на другом конце города, и в дни, когда она должна была включать печи,Салл-Джон и двое его старших братьев почти ее не видели. Кроме того, Боббивидел, как из ворот компании “Несравненная туфелька” после трехчасового гудка(сам он уходил из дома в половине третьего) толпой валили женщины, все словнобы слишком тощие или слишком толстые, женщины с землистыми лицами и пальцами,окрашенными в жуткий цвет запекшейся крови, женщины с опущенными глазами,несущие свою рабочую обувь и комбинезоны в пластиковых пакетах “Любая бакалея”.А прошлой осенью он видел, как мужчины и женщины собирали яблоки за городом,когда ездил на церковную ярмарку с миссис Гербер, и Кэрол, немаленьким Йеном(которого Кэрол называла не иначе как Йен-Соплюшка). Он спросил у миссисГербер, что это за люди, а она сказала, что это сезонники, ну, вроде перелетныхптиц — они все время перебираются с места на место, собирая урожай чего бы тони было, когда он созревает.

А она была секретаршей мистера Дональда Бидермена в компаниипо продаже недвижимости “Родной город” — той самой, в которой работал отецБобби, когда с ним случился инфаркт. Бобби решил, что работу эту она получилапотому, что Дональду Бидермену нравился Рэндолл, и он жалел ее — оставшуюсявдовой с сыном, который только-только вышел из пеленок, — но она хорошо со всемсправлялась и работала очень много. Очень часто задерживалась допоздна. Разадва Бобби видел мать и мистера Бидермена вместе — особенно ему запомнилсяпикник, который устроила компания; но был еще и тот раз, когда Бобби в игре напеременке выбили зуб и мистер Бидермен свозил их к зубному врачу в Бриджпорте,— и они смотрели друг на друга как-то так, по-особенному. Иногда мистерБидермен звонил ей по вечерам, и в этих разговорах она называла его Доном. Но“Дон” был совсем старый, и Бобби редко о нем думал.

Бобби толком не знал, чем занимается его мама днем (и повечерам) у себя в агентстве, но он на что хочешь поспорил бы, что это вам нетуфли изготовлять и не печи включать в пекарне “Тип-Топ” в половине пятогоутра. Бобби на что хотите поспорил бы, что эти работы ее работе и в подметки негодятся. А еще, если уж говорить о его матери, так спрашивать ее о чем-тозначило наверняка нарваться на неприятности. Если, например, спросить, почемуей по карману три платья от “Сирса” — и одно из них шелковое, а не по карманутри месяца вносить по одиннадцать долларов пятьдесят центов за “швинн” ввитрине “Вестерн авто” — велик был красно-серебряный, и от одного взгляда нанего у Бобби начинало щемить под ложечкой. Задай такой вот вопрос и сразунарвешься.

Бобби его не задавал. Он просто решил сам заработать навелик. Накопит он, сколько нужно, не раньше осени, а то и зимы. Так что, может,к тому времени этот велик исчезнет с витрины “Вестерн авто”, но он будетдобиваться своего. Надо натирать мозоли и не покладать рук. Жизнь нелегка, ижизнь несправедлива.

***

Когда одиннадцатый день рождения Бобби прикатил в последнийвторник апреля, мама подарила ему плоский пакетик из серебряной бумаги. Внутриоказалась оранжевая библиотечная карточка. ВЗРОСЛАЯ библиотечная карточка!Прощайте, Нэнси Дрю, Мальчишки Харди и Дон Уинслоу, военный моряк. Привет всемпрочим! Рассказам, полным таинственной мутной страсти, вроде как “Тьма наверхней лестничной площадке”. Не говоря уж об окровавленных кинжалах в комнатахнаверху башен. (Тайн и комнат наверху башен хватало и в книжках о Нэнси Дрю имальчишках Харди, но вот крови в них было всего ничего, а уж страсти так ивовсе никогда.) — Не забывай только, что миссис Келтон на выдаче моя подруга, —сказала мама своим обычным сухим предупреждающим тоном, но она была рада егорадости, заметила ее. — Если попробуешь взять “Пейтон-Плейс” или “Кингз Роу”, яоб этом узнаю.

Бобби улыбнулся. Он и так это знал.

— А если будет дежурить другая, мисс Придира, и спросит,почему у тебя оранжевая карточка, скажи ей, чтобы посмотрела на обороте. Явписала разрешение над моей подписью.

— Спасибо, мам, это здорово.

Она улыбнулась, наклонила голову и быстро скользнула сухимигубами по его щеке. Раз — и все.

— Я рада, что тебе понравилось. Если вернусь не поздно,пойдем в “Колонию”, попробуем жареных мидий и мороженое. А пирога тебе придетсяподождать до субботы, раньше у меня не будет времени его испечь. А теперь надевайкуртку и пошевеливайся, сынуля. В школу опоздаешь.

Они спустились по лестнице и вместе вышли из двери. Утротуара стояло такси. Мужчина в поплиновой куртке наклонился к заднему окошку,расплачиваясь с водителем. Позади него стояли чемоданы и бумажные пакеты —которые с ручками.

— Наверное, это тот, который снял комнату на третьем этаже,— сказала Лиз, и ее губы собрались складками, будто кто-то потянул шнурок. Онастояла на верхней ступеньке крыльца, оглядывая узкую задницу мужчины (онавыпятилась на них, когда он нагнулся к водителю). — Мне не нравятся люди,которые перевозят свои вещи в бумажных пакетах. Для меня от вещей в бумажныхпакетах пахнет трущобами.

— Так у него ж и чемоданы есть, — сказал Бобби, но,собственно, его мать могла бы и не намекать, что три чемоданчика нового жильцамногого не стоили. Не из комплекта, и у всех такой вид, будто их кто-то вскверном настроении наподдал сюда из Калифорнии.

Бобби и его мама пошли по бетонной дорожке. Такси отъехало.Мужчина в поплиновой куртке обернулся. Для Бобби все люди распадались на трикатегории: ребята, взрослые и старичье. Старичье — это были взрослые с седымиволосами. Новый жилец был из них. Лицо худое, усталое. Не морщинистое (тольковокруг поблекших голубых глаз), но все в глубоких складках. Седые волосы былитоненькими, как у младенца, с большими залысинами надо лбом в желто-коричневыхпятнах. Он был высокий и сутулился, совсем как Борис Карлофф в ужастиках,которые по пятницам в 11.30 вечера показывали по WPIX. Под поплиновой курткойбыл дешевый рабочий костюм, вроде бы великоватый для него. А на ногах —стоптанные ботинки из цветной кожи.

— Привет, соседи, — сказал он и улыбнулся, словно бы струдом. — Зовусь я Теодор Бротиген. Думаю пожить тут.

Он протянул руку матери Бобби, а она чуть к нейприкоснулась.

— Я — Элизабет Гарфилд. А это мой сын Роберт. Вы извинитенас, мистер Бреттиген…

— Бротиген, мэм, но буду счастлив, если вы и ваш сынокстанете называть меня Тед.