Книга Затмение сердца - Елена Васильевна Габова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Медь. Жесть.
Говорят, что юность – это прекрасное радостное время. Смотришь, мол, на мир сквозь розовые очки. Видишь хорошее, не замечаешь плохое. Ха! Видно, это кто-то в старости сказал, по забывчивости. Как бы не так – прекрасное, радостное. Оно у меня радостное бывает? Целое лето Захара не видела – вот радость. Только думала о нём – днём, ночью. И никакой метлой его нельзя было из башки вымести. Придумали бы такую программу на компе: «Плохие мысли – вон!» Пусть бы Касперский над этим голову поломал. Он же умный. Ему бы сразу Нобелевскую вручили. Не замечаешь плохое. Два раза: «Ха!» Тогда бы я эту девицу рядом с Захаром и не заметила бы вовсе. И розовые очки – это мура. Иногда ржёшь как жеребёнок, не зная отчего – это бывает. Так что «розовые очки» надо заменить «телячьим восторгом». То, что юность – лёгкое и беспечное время, это вообще жуткая ложь. Юность – самый трудный период в жизни. Осмысливаешь своё «я». Комплексуешь буквально по всякому поводу, не только я, каждый подросток. Начнём с внешности. Кто сам для себя красивый? Нет таких, все себя за уродов держат. И неумные все, я так первая дура. Не умею ни с кем общаться. У меня вообще сплошные «не». НЕ умею, НЕ могу, НЕкрасивая, НЕумная… И ещё – и это самое главное: ощущаешь свою полнейшую НЕнужность в этом мире. Раз ничего не умеешь, значит никому и не нужен, ни людям, ни государству (ха-ха, громкое слово). Совсем один, родители сами по себе, и давно. К тому же растёшь как бешеный, сам из себя выпираешь, боишься себя. Своего тела боишься: всё ли у тебя нормально растёт?
Я снова покосилась на телефон. А чего я сижу возле него, как кошка у мышиной норки? Почему я жду, что Захар позвонит? Он, что, мне когда-то звонит? А я сама, что, не могу с ним связаться?
Я набрала знакомый номер.
– Алло, Захар, это ты?
– Да.
– Что ты делаешь?
– А чё?
– Просто. За что ты меня ненавидишь, Захар?
– Кто тебе так сказал?
– Ты меня ненавидишь?
– Нет.
– Любишь?
– Нет.
– А что?
– Ничё.
– Все вы меня ненавидите.
– С чего ты взяла?
– Вы меня ненавидите?
– Нет.
– Любите?
– Нет.
– А что?
– Ничё.
Я положила трубку. И совсем забыла, что позвонила затем, чтобы узнать с кем он был на пляже. Жуть и мура просто.
Одно хорошо: этим летом я наконец-то перестала бояться быть самой собой. Раньше заставляла себя говорить о пустяках, всяких тряпках, побрякушках с девчонками, заставляла себя с ними общаться, шла против своей натуры. А теперь – со всеми молчу. Не буду больше с ними трепаться. Они сами по себе – я сама по себе. Пусть думают обо мне, что хотят.
Солнце пустилось в путь на ночлег. Скатываясь с дневного холма, укрылось лёгким облачком-парео. А краснющее-то! Похоже, сегодня оно на пляже перестаралось. Кефирчиком его помазать. Поднялся ветер, зашуршала листва на дубе. Шумящая листва меня всегда успокаивает. Хлопнула входная дверь – мать с работы пришла. Вечер.
Я снова выбралась на балкон. Листья вызвали меня как будто по скайпу[1] шелестящим вызовом-звонком. Приветик, дуб! Ну, что скажешь?
Дуб не напрасно меня вызвал: на своём балконе стоял и потягивался новый жилец. В шортах, с голым торсом. Он ко мне повернулся. А глаза! Го-лу-бы-е – как кусочек неба в тёмных дождевых тучах. Смотрит на город с высоты восьмого этажа – куда его с родителями занесло? Что за район? Деревня или всё-таки город?
Увидел меня и улыбнулся.
– Привет!
Надо же, поздоровался!
– Привет, – ответила я, сильно обрадовавшись. – Мы с тобой сегодня уже здоровались.
– А, точно. Ну ничего.
– Ты в нашу школу завтра пойдёшь, да?
– Вероятно. В тридцать первую.
– В нашу. В какой класс?
– Десятый «А».
– В наш!
– Вот здорово! – парень снова широко улыбнулся. – А ты сядешь со мной? Расскажешь про всех.
– О,кей!
– Прости, забыл, как звать-то тебя?
– Вета. Виолетта, значит.
– Ветка, значит?
– Пусть будет Ветка. Меня многие так зовут.
– А какого ты дерева ветка?
– Ой, – я засмеялась, – ой, я и не знаю. Я об этом не думала. Тебе какого хочется?
Он придирчиво осмотрел меня. Ненакрашенную, потную от жары. Представляю, какой у меня вид.
– Пусть будет ветка рябины. Ты такая же стройная.
Ух ты! Да он ничего!
– Хорошее дерево. Мне нравится.
– Мне тоже. А меня звать Лев.
– Да, я помню, Лёва. Ты говорил.
– Прости. Я спал и мало что помню.
– Плохая память?
– Плохое настроение. Я его переспал. Только что переехали, ничего не могу найти. Ну, всякое такое. Пустяки.
Он обнял себя за плечи, похрустел плечами.
– Лёва! – послышался из комнаты женский голос.
– Да, мам, иду! До завтра, рябиновая!
– До завтра!
– Стукнешь в двери, как в школу соберёшься?
– О,кей!
Сядем с Лёвкой за четвёртую или за пятую парту. Оттуда удобно наблюдать за Захаром, он всегда на третью садится. Из года в год.
Приятно идти рядом с красивым парнем. С незнакомым к тому же. С незнакомым для других, имею в виду. Девицы из нашей школы мельком взглядывали на меня, потом на Лёвку и снова на меня – и не могли скрыть зависти. И поголовно все со мной здоровались! Даже Китаева из 10 «Б» подарила мне благосклонный кивок. Она никогда не здоровалась! Никогда! Правда, и я тоже, но она никогда, а сегодня поздоровалась. Благодаря Льву, конечно. Наверное, они хотели, чтобы он тоже всем отвечал на приветствия, а не только я.
Щас! Будет он с вами со всеми здороваться! Щас! Кто вы такие вообще-то?
Шли и болтали о пустяках. Лев рассказал, что их семья не из нашего города.
– Жили раньше в Воркуте, знаешь город такой за полярным кругом?
– Ага, слышала, там шахты, да?
– Ну да. И ещё сейчас там такие зоны, как в «Сталкере», целые дома, магазины, школы – вымершие окна выбиты, одни кошки шныряют и ещё пацанва. Памятники руку вперёд вытягивают, пустоту щупают.
– А чего там случилось-то? Тоже, что ли, Чернобыль?
– Нет. Всё гораздо проще. Шахты позакрывались, народу работать негде, уезжают. Да вообще просто бегут все. Продают квартиры буквально за бесценок. За восемьсот тысяч трехкомнатную.
– За восемьсот тысяч? – я остолбенела.
– Ну, за … словом дёшево. Мы ещё не продали свою. В центре города,
