Книга Башня любви - Рашильд

ветром топки. Мне нечего было жалеть и не с кем было расставаться, об этом, впрочем, не трудно было догадаться.

Но лучше всего оказался главный. Указывая мне в какую дверь выйти, он похлопал меня по плечу и вымолвил тихим голосом, точно вознося молитвы за умирающего:

— Не падайте духом, молодой человек, помните, что в ваших руках находятся теперь судьбы больших кораблей.

Мне хотелось ему ответить:

— И маленьких также, господин напитан.

Но я стремился показать, что получил известное воспитание и, пятясь задом, с низко опущенным беретом, сказал:

— Ладно, что уж там, лицом в грязь не ударим.

Отступать было нельзя, так как в этой части морской службы шутить не любят. Раз ты сюда попал, тут тебе и оставаться. И нечего потом рассказывать, что у тебя с души воротит.

— Готовься-ка в дорогу, Жан Мала, говорил я сам себе, — это твоя судьба. Все по-боку, пока они тебя не отставят — вот план. Двадцать пять лет службы, это уж не так страшно для того, кто изнежен работой, вроде меня. Никакого начальства за спиной, полная свобода и этот старый волк, который, конечно, не проглотит меня, так как я буду его клюкой в старости. В дорогу, парень! Жан, ты родился в рубашке.

Я нисколько не сомневался в своем счастье, о, нет!

На другой день дул небольшой ветерок, гораздо слабее вчерашнего; море было точно подернуто маслом.

Пароход отошел.

Мы отправлялись из Бреста „снабжать припасами” Ар-Мен на небольшом береговом судне „Святой Христофор”, который заменил „Георга-Алъфреда”, недавно испортившегося. Испортился он, конечно, не в том смысле как портится женское платье, забрызганное грязью или разорванное каким-нибудь неловким, наступившим на подол... Это означает, что, попав на скалу, пароход переломился на две части и погиб с командой...

В ночь перед отъездом я шатался по улицам порта, раздумывая о том, что мне даже нельзя засвидетельствовать свое почтение прекрасному полу, так как мой последний сантим уплыл на покупку нового берета. Это наводило на меня грусть, и я, по рекомендации моего начальства, принялся потуже затягивать свой узел, как иногда приходится перетягивать живот.

Капитан Святого Христофора заставил меня смерить глубину нескольких исписанных бумажек и поскрести пером в двух или трех местах.

Затем, догадавшись по моей физиономии, что я недурно знаю обычаи машинного отделения, отправил меня помогать механикам.

— Да, братец, я и спущусь туда... Но только не надолго. С меня достаточно вашего угля. Я собираюсь устроиться в настоящем доме, и очень скоро... на твердой земле, откуда мне будет видно, как танцуют ваши отвратительные ореховые скорлупки.

Я всю жизнь мечтал стать хозяином одной из этих прекрасных башен, принадлежащих государству, и вот эта честь приплыла мне прямо в руки. Какая честь!.. Они поймали меня в сетку, как какую-нибудь морскую свинью... Мелкое честолюбие!.. Ну, и глуп же я был!

Теперь мой ум и мой рассудок снова вернулись ко мне и даже настолько, что я совсем рехнулся, но все это уже больше ни к чему... Слишком поздно.

Через иллюминатор угольного трюма была видна только вода, но я знал на память все эти места. Чтобы добраться до Ар-Мен мимо Сен и Пон-де-Сен, мы держали направление на Капуцинье и Тевенек.

Главный механик, славный парень, протянул мне фляжку с английской водкой. Я забыл поесть, и меня от этого напитка стало покачивать.

Здесь внизу, у себя, я старался нагнать потерянное время и, попивая, попытался было заставить разговориться своего товарища.

— Ты как, на испытание? Или уже назначен окончательно,—спросил он меня, опершись подбородком на угольную лопату?

— Испытание мое, благодаря Богу, окончено, товарищ. Опытности у меня достаточно, и я отправляюсь туда, я надеюсь, на всю мою жизнь.

Он ответил мне на это очень задумчивым: „А-а!”

И я больше не слышал звука его голоса.

За то я выболтал весь мой хмель. Я хвастался своим узелком, привязанным к поясу, своими пожитками, книгами, бумагами, всеми своими драгоценностями. Я говорил один, беспрестанно повторяя, что у китайцев очень большие животы, так как они едят слишком много рису. Младший механик слушал меня, покачивая головой, очень внимательный к команде сверху.

Никто, как я вспоминаю сейчас, не смеялся моим шуткам, которые я пытался отпускать по поводу моего пустого желудка и набитых китайских.

Я даже помню, что старший механик один раз остановил меня жестом, наклоняясь к машине.

Другой раз он проворчал сквозь зубы;

— Везет этому Матурену Барнабасу.

И переглянулся со своим помощником.

О каком Матурене идет тут дело? Мои мозги окончательно отказывались работать.

К десяти часам мы были у Ар-Мен, Я это сразу почувствовал, так как нас стало кидать из стороны в сторону. В этом месте море всегда бывает страшно неспокойно. Точно какое-то мощное течение разбивается о сваи моста, только моста не существует, но зато приходится охранять судно от малейшего толчка, как будто оно все стеклянное.

В рупор меня вызвали наверх.

Я карабкаюсь, вылезаю и оказываюсь прямо перед моим... домом отдохновения.

Против борта „Святого-Христофора” почти отвесно поднимался маяк Ар-Мен, весь в плевках Океана. Возмущенные волны рычали и брызгали пеной у его подножья, очевидно, собираясь разрушить его самого. Я никогда не думал, что он такой громадный, такой колоссальный. Я его уже видел во время учения в школе совсем маленькая игрушка с палец, нарядная от небольших серебряных ступенек и крючков. Его ставили на карту в соответствующем месте и он оставался там, имея такой-же незначительный вид, как и его соседи. Казалось, что зажечь его так же просто, как трубку. Однако, в действительности, он был куда внушительнее! Лебедка для нагрузки, вместе с ее проволочными канатами покрывали его спереди точно громадной сеткой паутины. Усевшись на скале, где некогда не могла ступить человеческая нога, он держался чудом, такой большой и такой высокий, что чувство гордости невольно охватывали всякого при мысли, что он был создан силой человека. Тридцать шесть лет труда и десятки трупов! Чудовище пожирало своих творцов и разжирело от человеческого мяса. Его круп лоснился над водой как намазанный жиром, его спина-эспланада, точно из полированного мрамора, имела вид площади перед префектурой, так она была бела и нарядна. Но зато кругом, когда сбегала волна, обрушившись на самое себя, обнажались дыры, старые дупла испорченных зубов. Из них сильно пахло разлагающимися водорослями, за которыми чувствовалась вонь гниющей крови.

После обмена сигналами лебедка пришла в движение. Чудовище соблаговолило протянуть нам свою лапу. Нам бросили буйки. Пришлось потратить почти час на то, чтобы их