Книга Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

стараниями трех замечательных архитекторов.

Доминико Трезини первым наметил главную тему архитектурной мелодии города. Смольный монастырь и Зимний дворец Растрелли задали тональность торжественного звучания всех будущих строений. А созданные Росси величественные ансамбли и анфилады площадей стали контрапунктами прекрасной каменной симфонии.

Конечно, были и другие талантливые мастера — С. Чевакинский, Дж. Кваренги, А. Ринальди, А. Захаров, Ж. Тома де Томон, И. Старов, В. Стасов — создатели отдельных дворцов, храмов, общественных зданий. Они навсегда останутся в памяти поколений. Имена других, ничем особенно не проявивших себя, известны теперь только узкому кругу специалистов. Но все они, и одаренные, и лишенные большого таланта, так и не нарушили главные каноны, установленные Трезини, Растрелли, Росси, одобренные и правителями, и обществом. Вот почему стоящие рядом здания различных эпох и стилей не мешают друг другу, не «спорят», а соседствуют в мирном согласии, порой даже подчеркивая красоту друг друга. Великий пример такого сосуществования подал Росси. Его ампирное здание Главного штаба и Министерства иностранных дел, обрамляющее Дворцовую площадь, подчеркивает барочную роскошь Зимнего дворца. Это органичное соседство разных стилей очень присуще Петербургу.

Город, задуманный как некое подобие Амстердама, как северная Венеция, отражается нарядными фасадами в зеркале каналов и рек и от того становится еще прекраснее. Он как бы раздвигает пространство, удваивая высоту своих колоннад и множа декор своих дворцов. Это магическое удвоение и чуть заметное, как тихое дыхание, движение отраженных зданий дает ощущение сказочной реальности. Подобное чувство возникает и в пору белых ночей, когда Петербург погружается в зыбкую атмосферу жемчужного сияния. Оно растворяет границы меж небом и водой, а четко прочерченные городские проспекты утрачивают свою графичность. И кажется, что город начинает заполнять сонм причудливых видений. Кто знает, может, именно эта удивительная пора различных фантасмагорий рождала у поэтов и прозаиков образы, которые и по сей день населяют Петербург в нашем сознании.

Облик города определяет архитектура, душу — литература. Сегодня тот Петербург, что ограничен рекой Фонтанкой, неразрывно связан с чеканными строками пушкинских поэм, звучащих в такт нашим шагам по Сенатской площади, набережным, Марсову полю и близлежащим улицам. «Всемогущий» Невский проспект, который «составляет всё» для города, немыслим без гоголевских героев. Есть еще Петербург доходных домов с дворами-колодцами, куда редко заглядывает солнце. Это — город Достоевского с особой, как он сам пишет, архитектурой: «Это множество чрезвычайно высоких (первое дело высоких) домов „под жильцов“, чрезвычайно, говорят, тонкостенных и скупо выстроенных, с изумительной архитектурой фасадов: тут и Растрелли, тут и позднейшее рококо… и непременно пять этажей». А за этой истинно петербургской декорацией — мир искалеченных судеб. Существуют также зимний, завьюженный город Блока и рядом нервный, фантасмагорический Петербург Белого… Удивительный город, умеющий подарить особую радость при удачном сопряжении искусства слова и зодчества.

Правда, в многоликой, многоголосой толпе литературных героев, населяющих Петербург, мы порой не в силах разглядеть тех, кто заложил основу торжественного облика города. Вот почему эта книга посвящена тем, кто придал столице на Неве имперский вид и принес ей всемирную славу. Приступая к работе, я лелеял мечту, что кому-нибудь она будет полезна. У одних пробудит интерес и любовь к Петербургу. У других — желание участвовать в его возрождении. Неповторимый город понес за последние три четверти века неисчислимые потери, и наш долг восстановить то, что возможно, и сохранить для потомков то, что еще существует. Грядущие поколения будут нам благодарны.

Петр Великий. Гравюра А. Афанасьева. XVIII в.

КРЕПОСТЬ

Полковник фортификации Доминико Трезини

Рождение города

I

Восемнадцатое столетие в России начиналось разгромом русских войск под Нарвой, появлением первой печатной газеты, основанием города в устье Невы. Завершался век блистательными победами Александра Суворова на севере Италии, открытием в Петербурге перед Михайловским замком памятника Петру Великому, начатого еще при жизни самого основателя города, рождением Александра Пушкина.

Через сто тридцать лет после закладки Петербурга великий правнук знаменитого царского арапа завершил поэму «Медный всадник».

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И вдаль глядел…

<…> И думал он:

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу.

Какой же день описал поэт? Когда и как выбрано место для будущей столицы? Попробуем восстановить ход событий…

В понедельник 23 апреля 1703[1] года шестнадцатитысячный корпус под командованием генерал-фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева выступил из Шлиссельбурга к шведской крепости Ниеншанц, или, как ее называли русские, Канцы.

Крепость стояла у впадения реки Охты в Неву. Вокруг укреплений раскинулся город. По тем временам довольно большой — 400 домов. На валах высотой до 18 метров — 78 пушек. Шестьсот шведских солдат обязаны были дать отпор врагу.

В четверг 26 апреля русское войско подошло к Ниеншанцу. Во главе бомбардирской роты гвардии Преображенского полка маршировал капитан Петр Михайлов. Он же государь Петр Алексеевич.

На следующий день начали рыть апроши. Осаду должно было вести по всем правилам воинской науки. Но 28 апреля нетерпеливый царь, забрав четыре роты преображенцев и три семеновцев, спустился к устью Невы, к морю.

Наконец он его увидел. Холодное, неуютное. Где-то там далеко сливавшееся с холодным серым небом. Но лучшего ничего на свете не было. Это было его море, для его будущих кораблей. Может, от радости омыл лицо балтийской водой… А может, шагнул прямо навстречу волнам, пока не стало заливать за раструб ботфортов…

Историк и писатель А. Шарымов, основываясь на документах, считает, что тогда же царь с приближенными ходил в море на лодках вплоть до острова Котлин, Может быть… Но уж больно труден переход на веслах по морю за 20 верст в один день туда и обратно. Хотя от нетерпеливого царя всего можно было ожидать.

В тот день Петр выбрал Лозовой остров (теперь Гутуевский), дабы оставить на нем тайный караул из четырех рот во главе с сержантом Щепотьевым. Караулу надлежало отбить возможную помощь шведам с моря.

Наутро 29 апреля царь с оставшимися тремя ротами двинулся обратно. Дельта Невы представляла собою 101 большой и малый остров. Осмотреть все сразу невозможно. Но главное он увидел. Болота, поросшие кустарником, чахлые березки, отдельные, разбросанные там и сям бедные избушки.

К вечеру 29 апреля Петр снова был под Ниеншанцем. А 30 апреля в семь часов после полудня началась бомбардировка крепости. Десять часов без перерыва бросали русские мортиры свои ядра через валы. В понедельник 1 мая в пять утра шведский барабанщик забил шамад — сдачу. Развернув знамена, Преображенский полк в десять часов