Книга Мусорные хроники - Александр Титов

голову. Справа, совсем рядом, из окна в меня целился мужчина в чёрной кожаной куртке. Он на полкорпуса высунулся наружу, в одной руке держал рацию, в другой — пистолет.

Я потянулся за своим, но потерял равновесие. Лишь чудом успел зацепиться за карниз. Попытался подтянуться, но не получилось.

Мужчина наклонился и протянул руку.

— Держись! — закричал.

Я перехватил правой рукой покрепче и уже собирался потянуться к нему левой, но вдруг рация зашуршала, и из неё хрипло прозвучал голос:

— Не упусти его! Он должен сказать, где доки!

И стало всё ясно. Не полиция явилась за мной, а значит, жить я всё равно буду недолго. Впрочем, умирать так глупо всё равно не хотелось.

Я попытался протянуть руку, ухватиться, но слишком далеко был мужик. Я попробовал рывком подтянуться, но вновь не хватило совсем немного.

Пальцы не выдерживали напряжения и всё настойчивее сползали. В какой-то момент мне не хватило лишь мгновения, чтобы перехватить карниз поудобнее, и я сорвался в свободный полёт.

Странное дело. Всегда был уверен, что в такие моменты должен вспоминать свою жизнь, детство и прочую милую ерунду, а я гадал, смог бы подтянуться, если бы не три пачки евро и не пистолет за ремнём. Может, именно эти пара килограмм и стали решающими?

Боль от удара я не почувствовал. Всё погрузилось во тьму, а мысли исчезли, будто никогда не существовали вовсе. Вместе с ними исчезла и память. Ничто заполнило всё, и всё стало ничем.

Пустота. Всеобъемлющая, вечная, цельная.

— Гля, какой валяется, — прозвучал шепелявый голос, и пустота наполнилась искрами, будто салют взорвался вокруг меня сотнями залпов разом.

Глава 2

Мне не понадобилось даже глаза открывать, чтобы понять, где я оказался. Сладковатый запах гниения и терпкий аромат тухлятины. Помойка, что же ещё? Вот только как я сюда попал, вспомнить не мог.

Я помнил и дубовый привкус виски, и запах купюр, и смрад отчаяния, похожий на затянувшуюся диарею. Я даже мог вспомнить запах падения. Он сильно походил на свежесть после пробежки. А вот когда всё это сменилось на вонь свалки — понятия не имел.

— Эй! Ты живой, аль как? — вновь прошепелявил голос.

На этот раз его обладатель ткнул меня в бок чем-то твёрдым, да с такой силой, что я съёжился.

— Я где? — только и смог выдавить из себя.

Вопрос был глуп до скрежета зубов, но в голове лишь он и крутился.

— Где, где. И курям безголовым ясно где. Небось, нажрался до беспамятству и до дому не дополз, а? — и снова незнакомец принялся тыкать меня в рёбра. — Подымайся, свинтус, чаво разлёгся?

— Да отвяжись ты! — прикрикнул я и открыл наконец глаза.

Нос не обманул. Я действительно был на помойке. В куче отбросов, давно ставшей обиталищем всякой гадины. А надо мной, закрыв собой мрачное ночное небо, навис до невозможности уродливый мужичок. Перекошенный, с огромным горбом на левой лопатке, с бородавчатым массивным носом, навалившимся на густую косматую бороду. Из-под сальных чёрных бровей он смотрел на меня с такой злобой, будто именно я и есть причина всех его проблем. А в том, что проблем у него больше, чем чирьев на лице, сомневаться не приходилось. Иначе стал бы он на помойке ошиваться?

— Ты чаво здесь? — продолжал он вызывать боль в моей черепной коробке. — Колян прислал? Ну так я уже тыщу раз сказал, что куча моя, и хрена лысого вы её сопрёте. Моя, слышишь? Я с тобой вообще-то разговариваю!

Вновь он попытался ткнуть в меня корявым костылём, но я его перехватил.

— Я тебя слышу прекрасно. А теперь послушай ты меня. Никакого Коляна я не знаю, и помойка твоя мне нафиг не сдалась. Так что иди туда, откуда пришёл, и оставь меня в покое. Всё понял?

Горбун скорчил недовольную рожу и попытался высвободить костыль. Я не отпустил и повторил вопрос:

— Я не услышал ответа. Ты всё понял?

— А ты чаво такой дерзкий? Ты вообще-то на моей куче. На моей! — вспылил горбун, двумя руками вырвал костыль и лишь чудом устоял на ногах. — Моей она была, моей и останется! И всё, что на ней лежит — моё! И ты тоже, раз свалился сюда. Вот продам тебя бесам, будешь знать!

— Остановись, ты бредишь.

Я поднялся и потянул затёкшие конечности. Даже стоя ниже, я оказался выше горбуна на две головы. Тот с явным страхом в глазах глянул на меня исподлобья, но сдаваться и не подумал.

— Ты теперяча мой холоп, так что не вздумай уходить. Наклонись-ка лучше, я тебе верёвку повяжу.

— Погоди, — отмахнулся я, осматриваясь.

Вид был тошнотворный. Ничуть не лучше запаха. Множество куч, одна другой выше, и все они превращались в горный хребет, уходящий до самого горизонта к крошечному островку мерцающего света вдалеке.

— Мы в Подмосковье, что ли? — предположил я первое, что пришло в голову.

— На Свалке мы, ослеп?

— Вижу, что не на пляже. Что там за город тогда? — я указал пальцем на свет.

— Город как город. Совершенно обычный город.

— Ты достал уже. Если продолжишь хамить, я тебе горб вправлю.

— Это ты не смей с хозяином своим толковать так, будто бы я хрен с горы.

— Вообще-то, так оно и есть.

— Ах ты, сволота неблагодарная!

Горбун замахнулся костылём и собирался меня ударить, но я его опередил. В один миг выхватил из-за пояса пистолет и нацелился ему аккурат между глаз.

— Знаешь, сколько людей пропадает без вести ежегодно? Хочешь стать одним из них?

Горбун отшатнулся, бросил костыль и закрыл руками голову. Мне даже показалось, что он обгадился, но смрад тут и без того стоял знатный, так что это осталось только догадкой.

— Пощади! Я ж ничаво тебе плохого-то не сделал! Я ж только так, шуткую я, чаво ты взбеленился-то?

— Если будешь себя вести нормально, останешься цел.

Горбун опасливо глянул на пистолет, затем на меня и чуть успокоился.

— Откудава только такие берутся? Хуже беса, чесслово, — прокряхтел он и потянулся за костылём.

— Что это за бесы, о которых ты говоришь? Барыги местные? Или уважаемые люди?

— Бесы как бесы, а то сам не знаешь. Не с Пандоры же ты свалился.

— Откуда? — нахмурился я.

Непонятная информация, которую цедил горбун по капле в час, меня смущала. Какие ещё бесы в России? То есть бесов-то у нас с головой хватало, но сейчас-то речь шла о какой-то конкретной группировке, а я о такой и не слышал никогда. Потом свалка эта. Неужто это первые плоды мусорной реформы?