Книга Партизаны в Бихаче - Бранко Чопич

class="p1">Летчик дал еще одну очередь, но в тот же момент, словно в ответ на это его приветствие, с холма застрочил пулемет, который Черный Гаврило еще весной захватил у гитлеровцев.

— Ага, получил, разбойник!

Видимо не ожидавший такого оборота, а может быть, и действительно получивший несколько пробоин, немецкий самолет сделал круг над голым откосом и со злобным гудением скрылся за ближайшими холмами. Гаврило шумно вздохнул, вытер со лба пот и, оглянувшись, закричал:

— Видал, как драпанул?

— Прилетел, покружил да в штаны и наложил! — подхватил Лиян, опасливо, словно заяц, выглядывая из-за куста можжевельника. — Здорово ты его шуганул, Гаврилушка, золотой ты мой детинушка. Вишь ты, сразу тягу дал, как тебя увидал!..

Сильно струхнув, Лиян обычно сначала начинал заикаться, а потом и вовсе терял дар речи, но уже через пять минут разражался целым фонтаном слов, причем часто в рифму. Только после этого он снова переходил на свой обычный пастушеско-поварско-обозный лексикон. Так было и на этот раз.

— Ага, глянь-ка на него, на сукина сына, как растявкался, крадется, понимаешь, что твой барсук в кукурузу или, сказать, ровно лиса к цыпленку! Жаль, у меня сумка за кусты зацепилась — я его не успел огреть как следует.

— Я ему, однако, насыпал соли на хвост, пусть теперь почешется! — пробурчал Черный Гаврило. — Эти немецкие пулеметы хорошо бьют, ничего не скажешь.

— Это ты, брат, хорошо бьешь, — похвалил его Лиян. — Если бы не ты да не твои руки…

Тут на Лияна опять накатило поэтическое настроение, и он начал декламировать — точь-в-точь как их ротный поэт Джоко Потрк:

Повар Лиян побратима хвалит,

Что из пулемета без осечки жарит.

Произнеся еще несколько строчек в том же духе, Лиян заглянул в свою торбу и, обнаружив, что его бутылка пуста, огорченно закончил:

Что ж нам делать теперь с Гаврилкой,

Не осталось ни капли ракии в бутылке!

— Будет, будет тебе чем промочить горло, — стал утешать его Гаврило. — Подходит к нам помощь — пролетарские отряды, теперь города будут падать один за другим, как спелые груши с дерева. Будет тебе там и ракия.

— Ай как здорово ты заливаешь! Из твоих бы уст да в Верховный штаб, из Верховного — в Оперативный краинский, из Оперативного — в штаб Второй краинской бригады, из него — в Бихач, из Бихача — в мою баклажку, а из нее — в мою глотку! — радостно закричал Лиян, на что Гаврило вытаращил глаза и изумленно пробасил:

— Ты смотри, как складно зачастил — точь-в-точь как бихачский судья. Он меня однажды засадил на два месяца в каталажку за то, что я съел чужого теленка и три-четыре курицы в придачу. Славный был ужин, я до сих пор облизываюсь, когда о нем вспоминаю.

— Ужин! — неожиданно подскочил повар. — Мне же давно пора готовить ужин для роты, а я с тобой тут болтаю. Боялся, как бы ты не заснул на наблюдательном пункте, вот потому я и пошел за тобой.

— Ты за мной увязался по другому поводу, потому что боишься просмотреть, когда появятся пролетарские отряды, и хочешь их увидеть первым, — хитро подмигнув, заметил великан. — Однако просчитался ты, дед, они еще далеко отсюда.

— Ничего не далеко, — возразил Лиян. — Если уж мы, обыкновенные партизаны, вечером один город берем, а утро уже у другого встречаем, то что же говорить о пролетариях?! Олух ты этакий, потому они и зовутся пролетариями, что у них ведь как: были на востоке, не успел моргнуть — уж на западе, все равно что гроза — в Сербии полыхнет, в Черногории загремит, прокатится по Боснии, в Хорватии эхом отзовется, прогремит в… Да что там, сам знаешь, как наши края и области называются! Вот что такое пролетарии! Потому-то я уже целый месяц только одним глазом сплю — все боюсь их приход проспать.

— Да, это ты мне хорошо объяснил, — восхищенно загудел Черный Гаврило. — Вот, значит, что такое пролетарии — все равно что партизаны, только еще более прыткие, везде поспевают.

— И везде по-геройски бьются — и в Боснии, и в Сербии, и в Лике! — назидательно подняв вверх палец, добавил Лиян, сам удивляясь тому, какие правильные и мудрые мысли приходят ему нынче в голову.

— Да ты, дед, иногда говоришь как самый настоящий комиссар! — выпучив глаза, воскликнул Гаврило. — А я ведь тебя спервоначалу принял за обыкновенного старого мерина, только без хвоста.

— Подожди, ты меня еще узнаешь, — приосанился Лиян. — Вот если меня в роте не будут слушать и уважать, как полагается, уйду с пролетариями, только вы меня и видели. Те-то уж обо мне позаботятся, как… солдат о фляжке с ракией!..

Тут старик оборвал свою речь, потому что невдалеке, за холмами, послышалась яростная пулеметная стрельба, по которой можно было заключить, что там завязался нешуточный бой.

— Одни обороняются, а другие наступают, — прислушавшись к стрельбе, заметил Гаврило. — Вот это пулеметы гитлеровцев бьют длинными очередями. А это — короткими — жарят пролетарии, сами наступают, но патроны берегут.

Гаврило говорил так уверенно, будто наблюдал этот бой своими глазами. Завидуя его проницательности, Лиян долго молчал, а когда стрельба стала заметно стихать, затрещал, как сорока на ветке:

— Стой, погоди, теперь я тебе объясню, чего там делается! Разбитый неприятель обратился в бегство по ущелью, через овраги, проселками, вдоль ручья, через горы, лес, поля и луга, по пути солдаты бросают винтовки, патроны, шинели, ранцы, подсумки, фляжки… Что, неужели и фляжки бросают с ракией?! Все — конец им, если уж и ракию бросают. Эх, где ты, сторож Лиян? Сколько военных трофеев попусту пропадает!

— Да где ты в самом деле? — вытаращил глаза верзила-пулеметчик, который до того увлекся, слушая, как Лиян расписывает бегство врага, что ему показалось, будто сам старик исчез неведомо куда.

— Где я? Сам не знаю, потому что все еще в мыслях преследую врага. Сейчас мы гоним его через какое-то ущелье, загоняем в реку, вода доходит нам уже до подбородка… Ай, меня понесло течением, караул!..

Тут повар растянулся на голом склоне холма и стал колотить по воздуху руками и ногами, словно барахтаясь в быстрой воде, а Гаврило, бросив свой пулемет, кинулся к нему.

— Мать честная, человек тонет! Давай скорее руку!..

2

Среди горных пастбищ, через редкие дубовые рощи и густые заросли орешника бежит узкая проселочная дорога. По ней, то и дело исчезая в тени деревьев, не спеша тянется белая вереница овец, словно ленивый ручеек в жаркий день. Рядом с пастушком бежит веселая собачонка.

— Эх, пастушок! — ворчит бывший полевой