Книга Дофаминовая нация. Обретение равновесия в эпоху потворства - Anna Lembke

чтобы обслужить десять человек.

Слева от компьютера я храню небольшой оттиск картины Альбрехта Дюрера "Меленколия". На рисунке Меланхолия, олицетворяемая женщиной, сидит, сгорбившись, на скамье в окружении заброшенных орудий труда и времени: штангенциркуля, весов, песочных часов, молотка. Ее голодная собака с ребрами, торчащими из впалого каркаса, терпеливо и тщетно ждет, когда она проснется.

Справа от моего компьютера пятидюймовый глиняный ангел с крыльями, сделанными из проволоки, простирает руки к небу. У ее ног выгравировано слово "мужество". Это подарок от коллеги, которая убирала свой кабинет. Остался ангел. Я возьму его себе.

Я благодарен за эту собственную комнату. Здесь я отстранен от времени, существую в мире тайн и мечтаний. Но это пространство также наполнено грустью и тоской. Когда мои пациенты покидают меня, профессиональные границы запрещают мне связываться с ними.

Насколько реальны наши отношения в моем кабинете, настолько же они не могут существовать вне этого пространства. Если я вижу своих пациентов в продуктовом магазине, я не решаюсь даже поздороваться с ними, чтобы не объявить себя человеком с собственными потребностями. Что, я должен есть?

Много лет назад, когда я проходил обучение в ординатуре по психиатрии, я впервые увидел своего супервизора по психотерапии вне его кабинета. Он вышел из магазина во фраке и фетровой шляпе в стиле Индианы Джонса. Он выглядел так, словно только что сошел с обложки каталога J. Peterman. Ощущения были шокирующими.

Я делилась с ним многими интимными подробностями своей жизни, и он консультировал меня, как пациента. Я не думал о нем как о человеке в шляпе. Для меня это свидетельствовало о его озабоченности внешним видом, что противоречило идеализированной версии , которую я имел о нем. Но самое главное, это заставило меня осознать, насколько неловко может быть моим пациентам видеть меня вне кабинета.

Я повернулся к Джейкобу и начал. "Чем я могу вам помочь?"

Другие начала, которые я разработал с течением времени, включают: "Скажите, почему вы здесь?", "Что привело вас сюда сегодня?" и даже "Начните с самого начала, где бы это ни было для вас".

Якоб осмотрел меня. "Я надеюсь, - сказал он с густым восточноевропейским акцентом, - что вы будете мужчиной".

Тогда я понял, что речь пойдет о сексе.

"Почему?" спросил я, притворяясь невежественным.

"Потому что тебе, женщине, наверное, тяжело слышать о моих проблемах".

"Уверяю вас, я слышал почти все, что можно услышать".

"Понимаете, - запнулся он, робко глядя на меня, - у меня есть сексуальная зависимость".

Я кивнул и устроился в кресле. "Продолжайте..."

Каждый пациент - это нераспечатанная посылка, непрочитанный роман, неизведанная земля. Однажды пациент описал мне ощущения от скалолазания: Когда он находится на стене, не существует ничего, кроме бесконечной скалы, противопоставленной конечному решению о том, куда приложить каждый палец на ноге. Практика психотерапии не похожа на скалолазание. Я погружаюсь в историю, рассказываю и пересказываю ее, а все остальное отпадает.

Я слышал много вариантов историй о человеческих страданиях, но история Иакова потрясла меня. Больше всего меня взволновало то, что она говорит о мире, в котором мы живем сейчас, и о мире, который мы оставим нашим детям.

Джейкоб сразу начал с воспоминаний о детстве. Никаких преамбул. Фрейд был бы горд.

"Первый раз я мастурбировал, когда мне было два или три года", - сказал он. Воспоминание было для него ярким. Я видел это на его лице.

"Я нахожусь на Луне, - продолжал он, - но это не совсем Луна. Там есть человек, похожий на бога... и у меня есть сексуальный опыт, который я не осознаю..."

Я понял, что луна означает что-то вроде бездны, нигде и везде одновременно. А как же Бог? Разве мы все не стремимся к чему-то, что находится за пределами нас самих?

В школьном возрасте Яков был мечтателем: пуговицы не на месте, мел на руках и рукавах, первым смотрел в окно во время уроков и последним покидал класс на весь день. К восьми годам он регулярно мастурбировал. Иногда один, иногда с лучшим другом. Стыдиться они еще не научились.

Но после первого причастия в нем пробудилась мысль о том, что мастурбация - это "смертный грех". С тех пор он занимался мастурбацией только в одиночестве и каждую пятницу приходил на исповедь к католическому священнику местной церкви своей семьи.

"Я мастурбирую", - прошептал он через решетчатое отверстие исповедальни.

"Сколько раз?" - спросил священник.

"Каждый день".

Пауза. "Не делай этого снова".

Джейкоб замолчал и посмотрел на меня. Мы обменялись небольшой улыбкой понимания. Если бы такие прямолинейные наставления решили проблему, я бы остался без работы.

Мальчик Иаков твердо решил послушаться, быть "хорошим", поэтому он сжал кулаки и не трогал себя там. Но его решимости хватило лишь на два-три дня.

"Это, - говорит он, - было началом моей двойной жизни".

Термин "двойная жизнь" знаком мне так же, как подъем сегмента ST - кардиологу, IV стадия - онкологу, а гемоглобин A1C - эндокринологу. Он означает тайное участие зависимого человека в употреблении наркотиков, алкоголя или других видов компульсивного поведения, скрытое от посторонних глаз, а в некоторых случаях и от самого себя.

В подростковом возрасте Якоб возвращался из школы, шел на чердак и мастурбировал на рисунок греческой богини Афродиты, который он скопировал из учебника и спрятал между деревянными половицами. Позже он будет вспоминать этот период своей жизни как время невинности.

В восемнадцать лет он переехал жить к старшей сестре в город, чтобы изучать физику и инженерное дело в тамошнем университете. Сестра много времени проводила на работе, и впервые в жизни он подолгу оставался один. Ему было одиноко.

"И я решил сделать машину ...".

"Машина?" спросил я, усаживаясь чуть прямее.

"Машина для мастурбации".

Я колебался. "Понятно. Как это сработало?"

"Я подключаю металлический стержень к проигрывателю. Другой конец я подключаю к открытой металлической катушке, которую обматываю мягкой тканью". Он нарисовал картинку, чтобы показать мне.

Я положил ткань и катушку вокруг своего пениса", - сказал он, произнося "пенис" как два слова: pen - как пишущий инструмент, ness - как Лох-Несское чудовище.

У меня возникло желание рассмеяться, но, поразмыслив, я понял, что за этим желанием скрывается нечто другое: я испугался. Боялся, что, пригласив его открыться мне, я не смогу ему помочь.

"Когда проигрыватель движется по кругу, - говорит он, - катушка поднимается и опускается. Я регулирую скорость вращения катушки, изменяя скорость вращения проигрывателя. У меня есть три разных скорости. Таким образом, я подвожу себя к краю...