Книга Конан-варвар. Час Дракона - Роберт Ирвин Говард
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А за что Ринальдо так невзлюбил Конана?
— Видишь ли, люди склонны ненавидеть тех, кто при власти. Они мечтают о совершенном правителе и видят свой идеал либо в прежнем монархе, либо же в будущем — но только не в том, который нынче на троне. Видения завтрашнего и вчерашнего дня начисто заслоняют для них настоящее… Вот из таких мечтателей и наш Ринальдо — он просто-таки пылает идеализмом, полагая к тому же, что ему суждено низвергнуть тирана и принести людям свободу. Что же до меня… Всего лишь несколько месяцев назад я собирался до конца дней своих грабить караваны в пустыне и ни о чем большем даже не помышлял, но теперь я позволил пробудиться былым мечтам. Пусть умрет Конан, а на трон воссядет Дион. Настанет и ему час умереть… а за ним и прочим, кто осмелится противиться мне. От огня ли, от стального клинка, от одного из тех отравленных вин, что ты так мастерски варишь… И тогда… «Аскаланте, король Аквилонии»! Неплохо звучит, а?
Стигиец пожал широкими плечами.
— Было время, — проговорил он с нескрываемой горечью, — когда и я лелеял честолюбивые замыслы, против которых твои суть мишура и детские игры. И до чего в итоге я докатился!.. Мои прежние союзники и соперники, с которыми я спорил на равных, не поверили бы собственным глазам, доведись им увидеть, как Тот-Амон, хозяин Кольца, прислуживает рабу чужеземца, к тому же объявленному вне закона, как он участвует в мелких сварах баронов и королей!..
— Нечего было делать ставку на магию и всякие там ритуалы, — отмахнулся Аскаланте. — Я вот предпочитаю полагаться на свой ум и на свой меч!
— Любой ум, любой меч — что солома на ветру перед мудростью и могуществом Тьмы, — проворчал стигиец сквозь зубы, и в его глазах угрожающе заметались искры и тени. — Еще кто из нас служил бы другому, не утрать я Кольцо!
— Как бы то ни было, — раздраженно отозвался вельможный разбойник, — покамест ты носишь на спине отметины моего кнута, и так будет продолжаться и впредь!
— Какая непоколебимая уверенность… — Ненависть на мгновение зажгла глаза стигийца красным огнем преисподней. — Рано или поздно, так или иначе, а Кольцо я себе непременно верну. И тогда, клянусь змеиными клыками Сета, ты мне заплатишь…
Горячий нрав аквилонца заставил его вскочить и влепить стигийцу затрещину. Тот-Амон отшатнулся, на разбитых губах выступила кровь.
— Больно уж осмелел ты, собака! — прорычал Аскаланте. — Остерегись! Покамест я твой хозяин, и не забывай, что мне известна твоя неприглядная тайна!.. А теперь, если осмелишься, можешь хоть с крыши кричать, что Аскаланте вернулся в город и плетет заговор против короля! Ну?
— Я не смею… — утирая расквашенный рот, пробормотал стигиец.
— Конечно не смеешь, — Аскаланте ощерился в холодной улыбке. — Ибо, умри я от твоей хитрости или предательства, об этом немедленно прознает святой отшельник в южной пустыне. Тогда он сломает печать и прочтет свиток, который я оставил ему. Прочтет и скажет слово, и, произнесенное шепотом в Стигии, оно дотянется сюда полночным ветерком с юга… Сумеешь ли ты спрятаться от него, а, Тот-Амон?
Невольник содрогнулся, смуглое лицо точно подернулось пеплом.
— Довольно! — Высокомерный хозяин резко сменил тон. — У меня есть для тебя поручение. Я не доверяю Диону… Я велел ему ехать в его загородное имение и оставаться там до завершения сегодняшней ночной вылазки. Этот жирный дурак все равно выдал бы себя с головой, оказавшись в присутствии короля… Так вот. Отправляйся за ним и, если не догонишь его по дороге, езжай прямо в имение и оставайся с Дионом, пока мы за ним не пошлем. Да смотри глаз с него не спускай! Кто его знает, что он способен натворить с перепугу! С него станется прискакать во дворец, броситься Конану в ноги и всех заложить, лишь бы шкуру свою спасти… Ну, ступай!
Раб поклонился, старательно пряча горящие ненавистью глаза, и вышел за дверь.
Аскаланте вернулся к своему кубку с вином. Над золочеными шпилями занимался кроваво-красный рассвет…
II
Гремел победный барабан, старались трубачи.
Цветы и золото к ногам моим метал народ.
И вот корону я надел, и тот же самый сброд
Острит отравленный кинжал для мятежа в ночи.
Просторный чертог был богато разубран. На полированных стенах — прекрасные занавеси, на отделанном слоновой костью полу — пышные ковры, высокий потолок — сплошь в резьбе и серебряных завитках. Письменный стол и тот был сущим произведением искусства — слоновая кость, инкрустированная золотом… За этим столом сидел человек, чьи широченные плечи и прокаленная солнцем кожа решительно не вязались с окружающим великолепием. Какие-нибудь продутые всеми ветрами дикие пустоши — вот где ему поистине было бы самое место. В малейших движениях этого человека угадывалась мощь пружинно-стальных мышц, помноженная на острый ум и собранность воина. Внимательный взгляд отметил бы ненаигранность его повадки; этому не научишься, с этим надо родиться. Если уж он хранил неподвижность, его можно было спутать с бронзовой статуей. А если двигался, то не дергаными рывками, говорящими о взвинченности, но с этакой обманчивой кошачьей неторопливостью, за которой на самом деле не успевает уследить глаз…
Одеяние на нем было из роскошной ткани, но очень простого покроя. На руках — ни перстней, ни иных украшений, густая черная грива подстрижена над бровями и стянута повязкой из серебряной парчи.
Вот он отложил золотую палочку для письма, которой усердно царапал по навощенному папирусу, подпер кулаком подбородок и устремил мерцающий внутренней энергией взгляд синих глаз на стоявшего перед ним человека.
Этот последний в данный момент занимался своими делами: поправлял шнуровку отделанного золотом доспеха, рассеянно насвистывая потихоньку.
Такое вот поведение в присутствии короля.
— Ну и каторга эти государственные дела! — сказал человек за столом. — Честно, Просперо, я ни в одной битве так не выматывался, как теперь!
— За все надо платить, Конан, — отозвался темноглазый пуантенец. — Заделался королем, изволь теперь попотеть!
— С какой радостью я бы отправился с тобой сегодня в Немедию, — вздохнул Конан завистливо. — Уже тыщу лет в седле не сидел.
