Книга Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино - Янина Жеймо

и с интересом наблюдали за их работой. Очень часто кто-нибудь из артистов учил желающих ребятишек своему мастерству. А несколько дней назад я начала работать как полноправный артист в одном из наших семейных номеров, который назывался «Музыкальные эксцентрики». Я играла на барабане. Так вот, в цирке я всегда видела публику вокруг всей арены в полном освещении кренгельских ламп. А здесь, на сцене, передо мной горела рампа, а за ней была яма, черная, страшная яма. Там глухо дышал какой-то огромный зверь.

– Танцуй! – строго приказала Эля.

По ходу танца нужно было стать спиной к залу, но это было выше моих сил, и, вывернув голову, я продолжала смотреть на «яму». Стоя в такой позе, я, естественно, потеряла равновесие и растянулась на полу. Из «ямы» раздался жуткий хохот. Я лежала, крепко зажмурив глаза.

– Почему ты не встаешь? – громко шипела Эля.

– Там зверь!

– Какой зверь? Где?! – Эля старалась перекричать хохочущую публику.

– Ну там! В яме! – не открывая глаз, я показала рукой назад.

Эля наконец поняла.

– Там не яма. Там сидит публика, как в цирке. Просто со сцены ее не видно.

А публика не унималась и по-прежнему хохотала, но уже не так страшно.

– Вставай! – сердито сказала Эля, подняла меня, отряхнула мое платье и поправила бант. Мы снова начали танцевать…

Успех был огромный. И немудрено – младшей балерине было всего два года и восемь месяцев.

Публика очень любила цирковую пантомиму «Китайский праздник». Она начиналась с китайского базара. На манеже – всевозможные ларьки с игрушками, фонариками, масками… Выступают фокусники, акробаты, жонглеры… Расхаживают богато одетые китайцы, китаянки носят на спине грудных младенцев, выезжают рикши и, пробежав по арене круг, мчатся на конюшню. И здесь же – дети артистов. Они раньше не выступали, только репетировали свои номера вместе с родителями, но вот на этом базаре впервые пробуют свои силы. Если начинающий акробат вдруг упадет, а маленький жонглер не сможет поймать шарик, в суматохе никто не обратит на это внимания и можно до бесконечности повторять неудавшийся трюк.

Мы с Элей, как и все дети цирковых артистов, любили принимать участие в «Китайском празднике». Как-то раз меня нарядили в костюм китайского мальчика, а волосы заплели в косичку, которая начиналась от макушки. Выбежав на арену и держась за папину руку, я смотрела на ларьки, на артистов… Но тут папа неожиданно поднял меня и поставил себе на плечи. Он немного походил со мной по базару и остановился.

– Не шевелись! – крикнул папа и отпустил мои руки.

– Ап! – руки снова тянутся ко мне, и я, схватившись за них, замираю в не слишком изящной позе.

– А теперь встань мне на голову!

Очень осторожно я сначала ставлю на папину голову одну ногу, потом другую…

– Ап! – я хлопаю в ладошки и раскидываю руки, как крылья. А папа, отпустив мои ноги, тоже расставил руки и, балансируя, что-то говорит мне. Но, кроме шума манежа, я ничего не слышу. От яркого освещения, от множества разноцветных предметов и людей мне радостно, как на новогоднем празднике.

Через несколько дней дедушка, посадив меня и Элю к себе на колени, спросил:

– Хотите, чтобы на следующем дневном представлении все дети весело смеялись?

– Хотим! – дружно ответили мы.

– В начале представления мы с вами будем делать антре[2] с пузырями! – объявил дедушка.

Цирк во время дневного представления напоминает улей, полный пчел. Весь он гудит от маленьких зрителей.

Вот грянул оркестр, и представление началось. Мы с Элей – в стареньких, заслуженных, переходящих из поколения в поколение клоунских костюмах. В руках у нас по надутому свиному пузырю. На арену выходит клоун, это наш дед. Он несет стул. Оркестр умолк, и дедушка объявляет зрителям, что сейчас он продемонстрирует трюк невероятной сложности. Держась одной рукой за спинку стула, а другой за сиденье, он на счет «три» встанет на руки вверх ногами, в чем сейчас убедится почтеннейшая публика. Нагнувшись над стулом, он готовится считать. И тут мама берет меня за руку, а Павлуша, папин брат, берет Элю. Незаметно они подводят нас к барьеру и прячут за него.

– Ра-аз… Два-а… – считает дед.

Мы с Элей выскакиваем из своего укрытия, подбегаем к дедушке и, не дав ему произнести «три», с размаху ударяем пузырями пониже спины. Клоун чуть не падает, он напуган до полусмерти, мы мчимся обратно и прячемся за барьер. Клоун выпрямляется, со страхом и недоумением смотрит на зрителей, которые хохочут и визжат от восторга. Никого поблизости не обнаружив, он вновь приступает к исполнению номера. И снова при счете «раз… два…» мы подбегаем к деду, с треском лупим его пузырями и бежим прятаться за барьер.

Клоун медленно выпрямляется, теперь во взгляде его изумление и ярость. Он подходит к барьеру и в упор строго смотрит на мальчика в первом ряду.

– Это не он! Не он! – дружно кричат дети. С сомнением покачав головой, дедушка поднимает руку, призывая к тишине.

Зрители сразу успокаиваются, и, погрозив мальчику пальцем, дед решительно направляется на середину манежа. Громко вздохнув, он становится в ту же позицию и в третий раз начинает считать:

– Раз… Два…

Мы только успеваем подбежать и замахнуться, как он резко поворачивается, а мы, вскрикнув от неожиданности и бросив пузыри, кидаемся прочь, визжа, спотыкаясь и падая. Торжествующий клоун мчится за нами, подбирая пузыри.

Цирк гремит от хохота маленьких зрителей. Деду удалось, наконец, поймать меня, и, держа под мышкой, он колотит меня пузырем так же, как мы только что били его. Эля хотела спастись бегством, но дедушка заметил ее маневр и бросился вдогонку.

Так закончилось наше антре…

Цирк переезжал из Тобольска в Барнаул. Медленно двигался караван фургонов, вдоль которого на цирковых лошадях скакали почти все мужчины труппы. А мама, Эля и я ехали в легких беговых саночках – детей сажали в них по очереди. Сейчас была наша очередь, и мы наслаждались. Мороз был страшный, но в заячьих шапках с длинными ушами, в сибирских тулупах, укутанные медвежьей шкурой, мы совсем не мерзли.

Ехали уже несколько дней, и все изрядно устали. Вечером мы должны были переправиться по льду через реку, а там, часа через полтора, деревня, а значит – привал и ужин.

На ужин нам обычно давали пельмени, их налепили в дорогу целый мешок, и они гремели в нем на морозе, как камешки.

Я первая увидела огоньки.

– Смотрите! Деревня!

Кучер, сидящий на облучке, не оборачиваясь, громко сказал:

– Не деревня это, а стая волков.

– Ну и пусть! Моя тетя ездит