Книга Большие страсти маленького театра - Никита Дерябин

после чего минуту спустя его грустно осенило:

– Слушай, Николай Романович, и вникай, это важно. Пять месяцев назад скончался мой дедушка, он был директором единственного театра в городе Угорск. Смерть была более чем странная. Несмотря на то, что деду был сто один год, у него была невеста на восемьдесят лет моложе его, дочь и несколько любовниц. Надо понимать, что сил у него было более чем предостаточно, как и врагов, и самостоятельно в мир иной он вряд ли бы собрался.

Я от неожиданности присвистнул. Затем вежливо прикрыл рот рукой и продолжил слушать.

– Так вот, за неделю до смерти дедушка позвонил мне и сказал, что, если с ним что-нибудь случится, я должен буду позаботиться о театре, мол, это его последняя воля и дело всей его жизни, говорил, что кругом одни враги, и бросил трубку.

Я слушал внимательно, как и обещал, но совершенно не понимал, на кой черт мне информация о покойном дедушке Жлобова и каким образом меня это касается. Ну да, с одной стороны, рад за деда, в сто один год иметь силы на молоденькую невесту, дочь, кучу любовниц и врагов – это шикарно, однако я не планировал жить так долго и на его место себя ни в коем случае не ставил, даже мысленно.

– Кхм… простите, Яков Валерьянович, я вам искренне соболезную, но я-то тут причем? – вопросительно вздернув бровь, спросил я.

Жлобов кивнул:

– Да, давай к сути. Сейчас театром заведует Альберт Феликсович Нервяков, бывший худрук Угорского ДК, и дедушка его на дух не переносил, всегда говорил, что этот мелкий, тщедушный человечишка, похожий на упитанного суслика, мечтает захапать его театр и потрясающих артистов, среди которых есть заслуженные и матерые мастера. Я подозреваю, что дедушку угробил кто-то из них, чтобы получить с этого денежную выгоду, а это пятнадцать миллионов долларов, на секундочку. За деньги бились все, на читке завещания несколько человек чуть не перегрызли друг другу глотки. А больше всех на амбразуру бросалась невеста дедушки Аня – хитрая рыжая чертовка, только и ждавшая его скорой кончины. Но дед оставил все свои деньги своей любовнице Маргарите Карловне Фишман, чем вызвал огромный общественный резонанс даже после своей смерти. Я прошу тебя, Коля, как моего хорошего друга и верного артиста поехать в Угорск и, так сказать, изнутри прошерстить этот вертеп на предмет причастности к смерти дедушки. Все они сейчас работают в том самом театре. – Жлобов закончил, на лбу его выступила крупная испарина, он полез в ящик стола в поисках платка, а я почему-то не мог опустить взвинченные от удивления брови на законное место.

Прокашлявшись и приняв самое серьезное выражение лица, я осторожно поинтересовался:

– Хорошо, допустим… ПРОСТО ДОПУСТИМ, что я попробую это сделать, представим, теоретически. Каким образом я вообще попаду в этот самый театр в Угарске…

– Угорске, – твердо исправил Жлобов.

– Хорошо, в Угорске. Как я туда попаду? с какой стати эти люди станут что-то объяснять незнакомому человеку и делиться с ним какими-то сокровенными тайнами? И тем более признаваться в убийстве? Это уму непостижимо, не говоря уже о том, что я актер, а не сыщик, это какая-то клоунада получается. К тому же нет никаких весомых доказательств того, что Льва Давыдовича действительно убили, – резюмировал я, закидывая ногу на ногу и скрещивая руки, всем своим видом показывая, что Жлобов несет больший бред, чем тот же Краузе на каждой репетиции.

Жлобов молча сунул руку в выдвижной ящичек и достал оттуда бумагу, на которой крупными буквами было выведено слово «ЗАВЕЩАНИЕ» и дата почти годовой давности, подчеркнутая красной ручкой.

– Это завещание дедушка составил девять месяцев назад, в нем он оставил все своей единственной дочери, единственной, законной, во всяком случае, а театр в Угорске причитался мне как его внуку.

– Тоже единственно законному? – саркастически поинтересовался я, изучая бумагу.

– Очень смешно, Коля. Читай, читай, тут черным по белому все написано. Вот видишь. – Жлобов указал на еще одно слово, подчеркнутое красной ручкой, «Якки». – Так он ласково называл меня в детстве только он, понимаешь? О чем это говорит? Смотри дальше. «Кирочка». Он так называл дочку.

– Полагаю, дедушка вас всех очень любил, – осторожно предположил я, решив больше не ехидничать и не потешаться над человеческим горем. Жлобов был, конечно, той еще сволочью, но в помощи отказывал крайне редко, да и вообще хорошие людские качества в нем были, просто очень глубоко. Поговаривали, что в восьмидесятые он занимался перекупкой машин и не совсем законными махинациями с перебивкой на них номеров, а в свободное от этого время кошмарил злостных неплательщиков банковских долгов. С возрастом он, конечно, стал гораздо менее устрашающим, но быть с ним осторожнее все же не помешало.

– Вот именно, Коля. Вот именно. А вот завещание, составленное в день его кончины. Смотри. – Директор положил рядом с первым завещанием второе. В нем все было чинно и без всяческих отклонений от нормы, все малочисленные наследники значились исключительно пофамильно и получали сущие копейки, а сорвавшая куш Маргарита Карловна Фишман и вовсе значилась как Фрау Нина, неизвестно почему.

Факты сходились не в пользу моего скептицизма, завещания действительно будто бы составлялись разными людьми, в первом образце даже те, кто получали пустяковые мелочи, были обозначены с теплотой и любовью, а второе словно бы выплескивало ядом в каждого, кто в нем значился, не говоря уже о том, что любимой дочери не досталось вообще ничего. И еще эта загадочная Фрау Нина не давала мне покоя.

«Может, он ее так называл во времена их тайных прикроватных встреч… фу, даже думать об этом не хочу». – Мысли хаотично сменяли одна другую, Яков Валерьянович наклонился ко мне через стол:

– Вот именно поэтому, Коля, тебе нужно съездить туда и все выяснить. Я бы поехал сам, но пока здесь Краузе и проверки из Министерства Культуры я никуда не могу отлучаться, сам понимаешь, оставить театр сейчас значит дать им полное право господства над репертуаром, а пока здесь такие люди, как мы, русский театр еще можно спасти. – Жлобов выдавил некое подобие улыбки, поставил на стол бутылку коньяка и пару пузатых бокалов. Откупорив пробку, он щедро налил в два бокала равное количество терпкого спиртного и один приставил ко мне. – Все продумано до мелочей. Сестра жены работает секретарем в Минкульте, она сделает бумагу-оповещение, что в Угорский драматический театр едет главный режиссер крупного театра из Санкт-Петербурга для проведения прослушивания на участие в новомодном питерском спектакле. Все соответствующие документы у нас на руках имеются, вся проблема в том, что это документы другого человека. – Опрокинув содержимое бокала одним махом, Яков придвинул ко мне бардовую папку и молча начал наливать новую порцию спиртного.

Открыв обложку, я увидел фотографию моложавого мужчины средних лет, с темно-каштановыми волосами цвета увядшей пшеницы, угловатыми чертами лица, выразительными темно-зелеными глазами и чуть вздернутым носом. Удивителен был другой факт – он был поразительно на меня похожим, если бы я стопроцентно не знал об отсутствии у меня кровных братьев, я бы задумался о том, чтобы найти его

– Знакомься, Андрей Глебович Штольц – племянник знаменитой, уже, к сожалению, покойной народной артистки РСФСР Изольды Гавриловны Штольц. Слышал про такую? – спросил Жлобов, поднимая бокал на уровень груди.

Упоминание имени этой женщины заставило меня едва ли не выпрыснуть обратно ту порцию коньяка, которая в эту же секунду принималась мной из бокала. С ней меня связывали годы невероятно тягостного проживания в одной гримерной театра, в котором я недолго служил до прихода на работу к Жлобову. Эта злобная старуха могла довести до белого каления кого угодно, вечно была всем недовольна и уже откровенно разваливалась, при этом продолжая посредственно исполнять ведущие роли в репертуарных спектаклях. Не говоря уж о том, что она всюду ходила с ножиком, то и дело решая свои проблемы