Книга Русская эсхатология: история общественной мысли России в фокусе апокалиптики - Сергей Иванович Реснянский

царствием Христовым – это Римская империя. Оно должно, согласно данииловской схеме, обладать двумя определяющими качествами. Во-первых, Римское царство должно быть мировым и, во-вторых, последним перед пришествием Христовым. Но Рим пал, а царствие Христово не наступило. Возникла идея о перемещении истинного Рима. Начался соответствующий спор о римском преемстве. Он перерос со временем в идеологическое столкновение двух цивилизационных систем. Либо преемник Рима – Византия, отсюда оправдана последующая проекция к Москве (как Третьему Риму) с идеей русского имперостроительства. Либо преемство к Риму имеет Запад. Империя Карла Великого, Священная Римская империя германской нации, секулярная империя Наполеона – и так вплоть до Pax Americana вписываются в эту проекцию мирового имперостроительства, восходя в своем генезисе к западному эсхатологическому проекту. Эсхатология являлась, таким образом, действенным фактором «большой политики».

Но можно ли говорить об эсхатологии применительно к современной эпохе? Актуализация эсхатологического дискурса прослеживается сегодня фактически в каждой из цивилизаций. Посмотрим на исламский мир. На повестке стоит вопрос о проекте строительства нового Халифата. В рамках нее все более резонансно звучит тема о скрытом имаме. Посмотрим на сионистское направление мысли. Идея о Машиахе по-прежнему достаточно актуальна. Обратимся к Латинской Америке. Там в рамках набирающего силы движения индеанидад звучат апелляции к мифологеме о приходе нового великого Инки. Понятно, что это в большей степени аллегория, но такая, которая может стать значимым фактором нового цивилизационного имперостроительства.

Наличие эсхатологических проекций прослеживается по разным народам и странам. Даже в маленькой Португалии свой эсхатологический миф – легенда о короле Себастьяне, который когда-то придет и восстановит великую Португальскую империю.

Посмотрим на Австрию. Известно, какую роль играла она исторически в воплощении идеологии западно-христианской цивилизации. Австрийский монарх был кесарем, императором Священной Римской империи. До падения Габсбургов официальным австрийским девизом выступала формула: «Австрии предназначено править миром». Девиз современного австрийского государства также весьма показателен: «Австрия погибнет последней». Что это как не прямое обращение к эсхатологической проблематике?

Эсхатологическая и даже мессианская тема по сей день присутствует в высказываниях американских президентов. Эсхатология для политики США является значимым, если не определяющим фактором. Слова на американской долларовой банкноте – «Новый порядок на века» – из этого же разряда.

В качестве модификации эсхатологических проекций выступают в значительной мере современные мировые идеологии. Либеральный проект – образ будущего описан достаточно подробно. Классический пример – футурология («конец истории») Ф. Фукуямы. Эсхатологическая составляющая коммунистического проекта также достаточно очевидна (утопия коммунизма). Существуют различные вариации видения будущего в рамках теории консерватизма. Как пример – славянофильская эсхатологическая проекция реставрации модели допетровской Руси. Идеология есть представление о настоящем, прошлом, будущем. И потому без эсхатологии как футурологической проекции при идеологическом строительстве не обойтись.

Исторически особенно сильна была эсхатологическая компонента в общественном сознании России. Сформулированная в качестве мотивационных идеологем, она являлась важным фактором реализуемых российским государством прорывов. Не случайно определение О. Шпенглера русской идеи как апокалиптического бунта против античности. Апокалиптическую тематику для русского сознания он считал ключевой. Что мы имеем в этом отношении теперь? Апокалиптическое сознание в России после распада СССР оказалось максимально выхолощено. Доминирующим стал императив жизни исключительно настоящим. Отсюда – крах мобилизационной модели страны, того, за счет чего Россия осуществляла все свои исторические прорывы.

Эсхатологический дискурс, казалось бы, соотносился с религиозным типом общества и был контекстен средневековому периоду истории. Однако события последних лет – пандемия COVID-19 и антиковидные меры – вызвали новый подъем эсхатологии. Мир как будто впал в состояние безумия. Такого рода эсхатологическая одержимость требует как минимум исследования генезиса феномена эсхатологии. Обращение к истории эсхатологической мысли требует научной серьезности. Вот ее-то как раз и не хватает. Рассмотрения эсхатологических концептов имеют либо апологетический, либо гротескный характер. Апологетика состоит в некритическом восприятии любых свидетельств об апокалипсисе и дешифровки апокалиптических знамений. Есть апокалиптически одержимые, видящие такие знамения едва ли не в любом элементе повседневной жизни. Такая одержимость катализирует распространение панических настроений в обществе. Гротескный подход устанавливает рассмотрение истории эсхатологической мысли как религиозное изуверство, психопатологический синдром, вариацию теории заговора. Очевидно, что такое видение деформирует взгляд на прошлое, не позволяет осмыслить должным образом эсхатологическую рефлексию и место ее в истории общественной мысли. Между тем происходящее в современном мире действительно вызывает переклички в современном мире. И кто знает, может быть, Откровение Иоанна Богослова и является тем когнитивным ключом, посредством которого объясняются все развертывающиеся мировые процессы.

Да, многочисленные пророчества о датах ожидания конца света не сбылись. Но они и не могли сбыться, так как знание этих роковых дат доступно лишь Богу. Взгляд же на историю как на череду малых апокалипсисов, раскрывающих семантику грядущего Большого апокалипсиса, снимает также позицию о провале эсхатологической картины. Появление же ряда зловещих персонажей в истории от Нерона до Гитлера позволяет с вниманием отнестись к взгляду, что до прихода Антихриста последних дней придут его предтечи.

Эсхатологичность является отличительной парадигмальной характеристикой русской общественной мыслью на всех стадиях ее развития. Эсхатологическое сознание можно считать базовым компонентом российского цивилизационогенеза. Без рефлексии апокалипсиса не будет понята ни российская история, ни русская литература. Апокалипсический сюжет был ключевым сюжетом в рефлексии русской классической литературы, и если верен этот диагноз, то ее устоявшаяся трактовка как критического реализма не будет адекватной.

В представляемой книге развертка российской истории дается в рефлексии взгляда на ее проявление через призму эсхатологической рефлексии современников. Проходили времена, менялись эпохи, но каждое новое поколение считало, что именно оно живет в фазе апокалипсиса. Но ведь если наступают последние времена, то все институты должны быть устроены и функционировать иначе, чем при монотонных процессах.

Какую роль играли эсхатологические ожидания в функционировании российского государства? На первый взгляд, они его ослабляли, так как подрывали стабильность жизни. Но, с другой стороны, эсхатология служила важнейшим инструментом идеологической мобилизации. При наступлении Армагеддона общество праведных, очевидно, должно быть предельно мобилизовано. И именно мобилизационная модель исторически позволяла выстоять России при самых тяжелых испытаниях. Долгое время эсхатология в России облекалась в формат религиозной рефлексии, но в двадцатом столетии приобрела характер светского или квазирелигиозного учения с апелляцией к науке. Большевистская идеология была радикально эсхатологичной, так как ориентировалась на проект финалистского светлого будущего – коммунизма.

Сегодня российскому государству принципиально не достает мобилизующего эсхатологического концепта. Чтобы двигаться вперед, нужно видение будущего. И чем далее раздвинуты границы будущего, тем более высок уровень стратегизации. Финалистское видение будущее – эсхатология не только мобилизует на борьбу со злом, но и дает телеологическую систему мировоззренческих координат, формирует структуру ценностей и смыслов.

Эсхатология по-прежнему задает ментальность российского общества и даже в определенных его проявлениях высшей