Книга «Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз - Алексей Николаевич Баскаков

очередного пропагандного успеха Советов. Свою отрицательную роль могла играть и его слишком явная репутация «реакционера». Вплоть до смерти в 1940 году он жил в Брюсселе. В двадцатые и тридцатые годы он опубликовал в эмигрантских издательствах многочисленные романы, рассказы и публицистические сочинения, но широкой известности так и не достиг. Его роман «Распутин» (1923) вышел в немецком переводе в 1925 году. Германская пресса, в частности газета «Мюнхенер Нойесте Нахрихтен», чьим читателем был Томас Манн, посвятила этой книге несколько положительных рецензий.

Издатели и редакторы регулярно снабжали Томаса Манна литературными новинками. Писатели – в их числе Бунин и Шмелев – также нередко присылали ему свои сочинения. Ничего необычного не было в том, что и Наживин отправил ему свой недавно переведенный роман. Томас Манн в таких случаях редко писал рецензии. Его ответы ограничивались, как правило, общими словами признательности и благодарности. В этом смысле не было исключением и его письмо к Наживину. Однако в контексте двадцатых годов и ситуации, в которой находился тогда Томас Манн, это письмо представляется немаловажным документом.

Окончание Первой мировой войны в 1918 году обозначило начало новой исторической эпохи. Одним из ее символов стала Россия, где воплощалась популярная еще в XIX веке социалистическая мечта. Западная Европа наблюдала за событиями в России с живым интересом, к которому примешивались беспокойство и страх.

Идея социальной революции традиционно привлекала либеральных интеллектуалов своей «прогрессивностью». Чудовищный террор, о котором рассказывали русские беженцы и другие очевидцы, внушал им ужас и вызывал растерянность.

Поражение Германии осенью 1918 года Томас Манн – патриот и монархист – пережил как личную трагедию. Строй и миропорядок, с которыми он себя отождествлял, рухнули. Преодолев первый шок, он начал постепенно выстраивать для себя новую идеологическую конструкцию, чтобы адаптироваться к новой реальности. Тема революции в России неминуемо должна была стать одним из краеугольных камней этой конструкции.

Поначалу ему представлялась, что послевоенная Германия может стать республикой, но она должна сохранить свою культурнополитическую «позицию середины» между агрессивным, опьяненным своей победой Западом и обезумевшим от кровавой диктатуры Востоком. К 1922 году новая идеологическая конструкция Томаса Манна была в целом построена. Он признал ценности либеральной демократии, в том числе ее благожелательный интерес к социалистической идее, и предпочел сместить столь дорогое ему германское «равновесие» в сторону Запада.

Одновременно, после победы красных в Гражданской войне и образования СССР в 1922 году, возросла актуальность темы Востока и революции. Чтобы придать устойчивость своей новой идеологической конструкции, Томасу Манну пришлось так или иначе сгладить резкое несоответствие между лучезарным образом социализма и массовым террором, сопровождавшим его построение в Советской стране. Писатель не стал утруждать себя долгими размышлениями и в качестве аргумента воспользовался одним из классических европейских мифов – мифом угрозы с Востока. Массовый террор он обосновал «русским» азиатизмом, читай: дикостью и склонностью к анархии. Сама же социалистическая идея неизменно представлялась ему устремленной в будущее и потому глубоко позитивной. Впечатления от мира русской литературы XIX века, которую Томас Манн в 1921 году назвал «возлюбленной сферой»[4], придавали этой схеме некоторый диссонанс. Ибо русские писатели – от Пушкина до Чехова, столь ценимые Манном, при всей критической направленности отдельных их произведений, были поборниками гуманности и носителями высокой культуры.

На этом фоне особого внимания заслуживают контакты Томаса Манна с русскими писателями-эмигрантами и его отзывы об их сочинениях. В октябре 1918 года, подавленный вестями с фронтов, он читал только что вышедший в переводе сборник статей Дмитрия Мережковского.[5] Этого автора Томас Манн открыл для себя еще в начале XX века, и с тех пор книги Мережковского входили в число его любимых. Мережковский эмигрировал в 1919 году и жил сначала в Варшаве, а затем в Париже. В его новой книге были собраны очерки о русских писателях: Льве Толстом, Тургеневе, Тютчеве, Горьком, и о последних событиях в России[6]. В тот же период Томас Манн ознакомился со статьей Сергия Булгакова, изгнанного из своего Отечества в 1922 году, «Героизм и подвижничество».

Вскоре, зимой и весной 1919 года, Томасу Манну – жителю Мюнхена – суждено было стать свидетелем взлета и падения Баварской советской республики, основанной по образцу большевицкой России. Этот опыт, судя по всему, дал его версии «русского азиатизма» решающий импульс, так как в последующее время она лейтмотивом определяла его отношение к Советской стране. 20 апреля 1919 года, за десять дней до падения Баварской советской республики, он возобновил работу над романом «Волшебная гора», в котором тема «азиатского варварства» и подобных ему стереотипов играет немаловажную роль. За несколько дней до этого он встречался за чаем с Эрнстом Бертрамом, который, как зафиксировал Манн, «со здоровой энергией и бюргерским чувством говорил против азиатской сущности большевиков». В начале мая 1919 года в дневнике писателя отмечается беспокойство в связи с «киргизской идеей нивелирования и уничтожения». В конце мая он переживает из-за «монголов». «Следует отметить, – пишет он в заметке для берлинской газеты, – что французский старец, чей закат жизни скрашивается эти миром [имеется в виду премьер-министр Франции Клемансо и Версальский мирный договор. – А. Б.] имеет раскосые глаза. Может быть, у него есть какое-то право крови на то, чтобы покончить с европейской культурой и расчистить путь славянской Монголии»[7]. Сеттембрини, герою «Волшебной горы» и борцу за европейские ценности, кругом виделись татарские лица.

На основе «киргизской идеи нивелирования» и «славянской Монголии» фантазия Томаса Манна создала обобщенный собирательный образ. Это была «по-монгольски нивелирующая культуру <…>, антиевропейская <…> сущность большевизма». В июне 1919 года он сообщал в частном письме, что им «овладело гуманистическое отвращение к этой сущности»[8]. В марте 1920 года он хвалил Ленина за жесткость в делах внешней политики и называл этого воспитанника немецкой философии и политэкономии «Чингиз-ханом»[9]. Окончательное, «геополитическое» обрамление манновская версия теории «азиатизма» получила в 1921 году в его очерке «Гете и Толстой». Падение царя, писал Томас Манн, «расчистило перед русским народом путь не в Европу, а возвратный путь в Азию»[10][11].

Литература Русского Зарубежья по-прежнему интересовала Томаса Манна. Весной 1920 года он читал новеллы Алексея Толстого11. Предположительно в конце 1922 года он познакомился в Берлине с их автором и с другим писателем, бежавшим от террора большевиков, Алексеем Ремизовым[12]. О них, а также об Андрее Белом и Бунине он с коллегиальной симпатией писал в краткой рецензии для сборника «Галерея портретов русской литературы»[13]. Сильное впечатление произвела на него книга Шмелева «Солнце мертвых»,