Книга А. К. Глазунов - Алиса Сигизмундовна Курцман

твоим услугам;

Весь мой народ и все мои богатства

Теперь твои; что повелишь,

То мы и сделаем тотчас.

Рустем

Царь, украден конь мой Гром

Тогда, как на твоем лугу

Я спал, охотой утомленный;

Но след его привел меня сюда;

Он здесь! Когда его

Отыщете мне к ночи вы,

Я отплачу сторицей за услугу;

Когда ж мой конь пропал,

Беда и вам и Семенгаму!

Мой меч прорубит мне

К нему широкую дорогу.

Далее следовал хор народа, две коротенькие реплики обоих героев, и... партитура обрывалась.

Страницы нот были усеяны кляксами. Мальчик никогда не видел настоящей партитуры и часто не знал ни обозначения многих инструментов, ни того, как правильно для них записывается музыка. Поэтому вместо названия инструмента Саша рисовал его изображение, делая массу смешных ошибок. Этим и объясняются многочисленные исправления и надписи около них: «Я ошибся, теперь я узнал».

Нарцис Нарцисович уехал к этому времени из Петербурга, и посоветоваться было не с кем. Приходилось каждый раз просить маму узнать то или иное у ее нового педагога: Елена Павловна брала в то время уроки у Милия Алексеевича Балакирева. Наверное, ей надоела роль посредницы, и она решила познакомить сына с Милием Алексеевичем. И вот Саша предстал перед человеком, с первой же минуты поразившим его воображение.

Мальчик сыграл Балакиреву несколько своих пьесок, и тот сразу же запомнил их. Он сел за рояль и стал показывать, какие Саша сделал ошибки и как можно было бы написать это место лучше. А когда юный композитор исполнил отрывки из своей новой оперы, Милий Алексеевич восторженно закричал: «Да это маленький Глинка!» Потом, уже более спокойно, продолжал: «Нужно серьезно заняться музыкой. Изучать Бетховена, классиков. Я поговорю о вас с Николаем Андреевичем Римским-Корсаковым».

И он действительно вскоре отправил Римскому-Корсакову восторженное письмо, в котором выражал уверенность, что через год или два Саша обязательно создаст что-нибудь достойное публичного исполнения. Николай Андреевич рассказал об этом Саше, когда тот через год после, начала их занятий принес наброски своей симфонии.

Зима 1870 гола запомнилась многими событиями. Сочинение оперы, знакомство с Балакиревым, первое посещение оперного театра. Родители повели его на «Руслана и Людмилу», и музыка Глинки потрясла мальчика. По дороге домой он громко пел особенно понравившиеся арии, изображал битву Руслана с Головой.

Лето семья проводила в Киссингене — маленьком курортном местечке Германии. В Киссингене был чудесный парк, в котором по утрам и днем играл симфонический оркестр. Саша часами просиживал на репетициях и концертах и в конце концов выучил наизусть всю программу и перезнакомился со всеми музыкантами. В ответ на просьбы своего внимательного слушателя они охотно показывали инструменты, рассказывали об их устройстве и даже давали иногда поиграть на них.

Из Киссингена Глазуновы заехали в Париж. Здесь Саша, которого раньше никуда не отпускали одного, впервые почувствовал себя взрослым и самостоятельным. Целыми днями бродил он по шумным улицам, поражаясь бурному темпу жизни, громкоголосой толпе. Его манил полумрак Собора Парижской богоматери, картинные галереи, разрушенный дворец Тюильри.

В декабре 1879 года начались занятия с Римским-Корсаковым. Николай Андреевич приходил по воскресеньям, и Саша показывал ему новые сочинения и упражнения по полифонии[3]. По сравнению с горячим, вспыльчивым Балакиревым, Римский-Корсаков показался сначала сдержанным и сухим. Но постепенно та мягкая манера, с которой Николай Андреевич делал замечания своему ученику, пленила его. Учитель словно советовался с юношей как с равным, никогда не навязывая своего мнения. Порой Саша даже забывал, что перед ним — профессор консерватории, автор любимой им оперы «Майская ночь» и симфонической картины «Садко».

Николаю Андреевичу новый ученик тоже очень поправился. Его трогала в юноше глубокая серьезность, мягкость, ум, светившийся в прекрасных карих глазах; композитор стал делиться с ним своими планами, показывал отрывки из оперы «Снегурочка», которую тогда писал.

Незаметно промелькнула зима. Летом 1880 года Глазуновы поехали на знаменитый курорт Прибалтики — Друскеники. Саша много бродил по лесам в окрестностях и под впечатлением этих прогулок и «Пасторальной» симфонии Бетховена задумал написать свою первую симфонию. Сначала он хотел назвать ее «Славянской», потому что использовал в скерцо и финале две мелодии польских народных песен, которые услышал от садовника их дачи, но потом отказался от этой мысли. Темы симфонии Римскому-Корсакову очень понравились. «Пожалуй, больше мне учить тебя нечему», — сказал он. С этого времени их отношения, отношения ученика и учителя, перешли в дружбу.

И вот уже прошла первая репетиция симфонии, а через несколько дней была назначена и вторая. Она принесла приятную неожиданность. Незнакомый Саше молодой человек, арфист оркестра И. А. Помазанский, решил поздравить композитора и преподнести ему лавровый венок. Специально для этой цели он оделся во фрак, но, чтобы скрыть необычность своего наряда, всю репетицию играл в шубе. Потом, сняв ее и оставшись в полной парадной форме и белых перчатках, преподнес Саше венок с полушутливой надписью, в которой сравнивал Александра Глазунова с чародеем и магом.

Наконец наступило 17 марта 1882 года — день первого публичного исполнения симфонии. Затих зал, прозвучал и смолк последний всплеск настраиваемых инструментов. Балакирев вышел на свое дирижерское место, взмахнул палочкой — и сразу же исчезли белые колонны торжественного зала Дворянского собрания и сидящая вокруг нарядная публика.

Очень мягкая и вместе с тем очень радостная, появилась у струпных инструментов первая тема, напоминающая изящный, непринужденный танец; потом она сменилась другой мелодией, неприхотливой и чистой, как ручеек в лесу. В воображении возникла картина леса — прозрачного, манящего и праздничного, каким он бывает в яркие солнечные дни, и то чувство покоя и радости, которое охватывает всякого, кто входит в него в такой день.

А мелодии лились и лились. Они звучали то задорно и весело, приводя слушателей на праздник в деревне, то влекли в мир трепетных воспоминаний о днях ранней юности, которая, еще не столкнувшись с трудностями самостоятельной жизни, полна радужных надежд и ожиданий. Жизнь будет увлекательным праздником, она будет полна радости и счастья — говорили темы последней части. Слушатели невольно улыбались этой наивной молодости, не знающей, как на самом деле трудна и сложна жизнь.

Музыка покоряла и очаровывала юношеской чистотой, искренностью и непосредственностью. Вместе с тем чувствовалось такое мастерство и зрелость во владении тайнами композиции и оркестровки, что многие в удивлении поднялись с мест, когда в ответ на горячие аплодисменты на сцене