Книга Пианист Наум Штаркман - Елена Наримановна Федорович

музыкантов, которых в годы войны на Урале было множество. В Свердловск были эвакуированы видные музыканты из Москвы, Ленинграда и других крупных музыкальных центров страны.

Военный период для развития музыкальной культуры и музыкального образования на Урале можно охарактеризовать поговоркой “не было бы счастья, да несчастье помогло”. В Уральской консерватории преподавали такие мастера, как Н.Н. Позняковская, Н.И. Голубовская, Б.С. Маранц, С.С. Бендицкий, а также Г.Г. Нейгауз. Всем им музыкальная культура Урала обязана мощным творческим импульсом, ощущающимся до сих пор.

С Нейгаузом приехали многие его ученики. Свердловские музыканты, учившиеся в годы войны, имели возможность посещать уроки замечательного мастера. Часто приезжал в Свердловск к своему учителю молодой, но уже прославленный Эмиль Гилельс. Концертная жизнь была насыщенна и интересна. И на этом фоне юный Штаркман обратил на себя внимание. Г.Г. Нейгауз неоднократно слушал его.

“Я очень хотел учиться у Нейгауза, – вспоминает Наум Львович. – Я в Свердловске играл ему у него дома. Причем у него в это время сидел Гилельс, я играл сразу двоим и жутко волновался.

Нейгауз сказал, что возьмет меня, но тут обиделся Глезер. Он не хотел, чтобы я уходил от него к Нейгаузу в Свердловске”.

Ситуация сложилась столь же деликатная, сколь и распространенная применительно к одаренным ученикам. Рано или поздно большинству из них приходится покидать своего первого учителя, и многие предпочитают делать это рано. Штаркман не захотел сделать больно своему первому учителю даже ради того, чтобы учиться у почитаемого всеми Нейгауза. Этот штрих говорит о многом в человеческом облике пианиста.

Конечно, Глезер понимал, что вскоре ему придется все равно расстаться с любимым учеником; недаром он не хотел, чтобы Штаркман уходил от него “в Свердловске” – продолжать учебу талантливый юноша, по мнению свердловских музыкантов, должен был в Москве. Но почему же Штаркман и в Москве не стал учеником Нейгауза?

Из официальных биографий Г.Г.Нейгауза известно, что он находился в Свердловске в эвакуации. Гораздо реже можно встретить упоминание о действительных обстоятельствах, а именно о том, что он был в ссылке, и по своей воле покинуть Урал не мог. В 1944 году, когда Штаркман уезжал в Москву, было еще неизвестно, когда Нейгаузу разрешат вернуться в Московскую консерваторию и разрешат ли вообще. Штаркман запомнил слова Генриха Густавовича, сказаные ему в Свердловске: “Если я буду в Москве, то для Вас у меня будет место в классе. Но сейчас на меня не держите ориентир”.

В августе 1944 года в Москве, в зале Дома ученых, проходил заключительный тур смотра учащихся музыкальных учебных заведений. Наум Штаркман входил в состав свердловской делегации, которую возглавляла профессор Б.С. Маранц. Главной целью Штаркмана было даже не участие в смотре, а поступление в Московскую консерваторию, где как раз в это время шли приемные экзамены.

Здесь его ждало огромное разочарование: у него не приняли документы, мотивируя это тем, что в Свердловске есть своя консерватория, и ему следует поступать туда.

Грустный, Штаркман стоял в коридоре. К нему подошел немолодой мужчина и спросил:

– Что ты здесь делаешь?

– У меня не принимают документы, – ответил Штаркман.

– Ты можешь играть прямо сейчас?

– Могу.

Мужчина – это был декан фортепианного факультета В.В. Нечаев – повел Штаркмана в Малый зал, где в этот самый момент шли приемные экзамены. К счастью, так получилось, что кто-то из абитуриентов не пришел, и у приемной комиссии образовалось свободное время.

Штаркмана спросили, что он играет, он ответил: “Вторую сонату Прокофьева”. Его попросили сыграть вторую и третью части, и он огорчился, так как ему хотелось блеснуть виртуозностью в финале – четвертой части. Финал сыграть было просто необходимо! Он попросил на это разрешения. В комиссии засмеялись, но разрешили.

“Мне нечего было терять, и поэтому я согласился”, – вспоминал впоследствии Наум Львович историю своего поступления.

Штаркман получил на вступительном экзамене 5+, и только после этого у него приняли документы. Затем Берта Соломоновна Маранц отвела его к Константину Николаевичу Игумнову с просьбой послушать и, если возможно, взять в свой класс.

Игумнов жил в комнате в коммунальной квартире на Сивцевом Вражке. Комната была мрачной, с двумя зарешеченными окнами, на первом этаже двухэтажного дома. Там Игумнов прослушал Штаркмана; он не хвалил его, ничего не сказал, но в класс взял.

Так Наум Штаркман в неполные 17 лет оказался в классе одного из крупнейших музыкантов мира, соученика А.Н. Скрябина и С.В. Рахманинова, учившегося у С.И. Танеева, В.И. Сафонова и А.И. Зилоти, помнившего П.И. Чайковского и А.Г. Рубинштейна.

Авторитет Константина Николаевича и как музыканта, и как человека был необычайно высок. Его исполнительское искусство отличали содержательная глубина, звуковое мастерство, проистекавшее из душевных качеств музыканта, полное отсутствие чего-либо внешнего и поверхностного. На протяжении почти полувека преподавания в Московской консерватории Игумнов воспитал множество выдающихся музыкантов, среди которых – такие имена, как Н. Орлов, И. Добровейн, Л. Оборин, Я. Флиер, М. Гринберг, Я. Мильштейн, А. Бабаджанян и многие другие.

Штаркману довелось учиться у Игумнова три с половиной года. Последний урок состоялся 2 декабря 1947 г., а 24 марта 1948 г. Константина Николаевича не стало. Несмотря на такой относительно небольшой срок общения, влияние Игумнова на молодого музыканта было чрезвычайно велико и во многом определило в дальнейшем творческий облик Штаркмана.

Учиться у Игумнова было нелегко. Занятия чередовались следующим образом: один урок у Игумнова, один – у его ассистента Я.И.Мильштейна. Мильштейн, по воспоминаниям Наума Львовича, в основном его хвалил, говорил, что все в основном хорошо.

На этой же неделе Штаркман приходил к Игумнову, и все оказывалось не так. Профессор придирался буквально к каждой ноте. Занятия могли длиться порой по три часа. Но и сейчас, по прошествии более чем пятидесяти лет, Наум Львович помнит каждое слово Игумнова; эти три с половиной года он считает своей основной школой.

Первым, что сделал Константин Николаевич, было определение внутренних качеств Штаркмана-музыканта. В течение всех предшествующих лет юный пианист развивался в основном как виртуоз и исполнял соответствующий репертуар. В Киеве в предвоенные годы, когда он начинал учиться, очень ценилась яркая, броская игра, и его учили играть так же.

Штаркман, от природы обладавший сильным виртуозным дарованием, полюбил играть быстро, броско, блестяще; в Свердловске на многочисленных концертах, в которых он принимал участие, его “коронным” номером был вальс Гуно-Листа из оперы “Фауст”. “Я был очень доволен, что умею так быстро играть”, – с юмором вспоминает Наум Львович.

Пианизм Штаркмана произвел хорошее впечатление при его поступлении в московскую консерваторию, и слушавшие его профессора, среди которых были такие корифеи, как А.Б.