Книга Биография голода - Амели Нотомб

Наконец волею судьбы мне довелось повстречать троих уроженцев Вануату. Прежде всего меня поразила их внешность: все трое походили на баобабы.

Не только комплекцией и пышной шевелюрой, но, я бы сказала, еще и выражением огромных сонных глаз. Тут нет никакого уничижительного оттенка: сонливость не порок.

Мы сидели за общим столом. Другие гости ели с видимым удовольствием, исправно орудуя вилкой.

Эти же трое едва притрагивались к пище – не как аскеты, а как плотно отобедавшие, сытые по горло люди. Кто-то спросил: может, им не нравится угощение?

– Нет-нет, все очень вкусно, – ответил один из островитян.

– Тогда почему же вы не едите?

– Нам не хочется, – последовал явно правдивый ответ.

Все, кроме меня, тем и удовольствовались, я же продолжала допытываться:

– А почему это вам не хочется?

Островитяне не обязаны были пускаться в объяснения. Но мое любопытство не показалось им бестактным, и тот, что, похоже, отвечал за всех, медленно, будто и правда наелся до отвала и к тому же не привык утруждаться, заговорил:

– На Вануату полно всякой пищи. Нам никогда не приходилось добывать ее. Протянешь руку – упадет кокос, протянешь другую – гроздь бананов. Зайдешь в море искупаться – тут так и кишат устрицы, крабы, вкуснейшая рыба, лови не хочу! Забредешь в лес – птиц видимо-невидимо. Поневоле сделаешь им одолжение, возьмешь из гнезда парочку лишних яиц или свернешь шею какому-нибудь пернатому – улетать они и не думают. Дикие свиньи тоже переедают, а потом не знают, как избавиться от молока, – умоляют помочь им, орут и орут, пока не придешь, так уж и быть, не подоишь.

Он помолчал и прибавил:

– Просто ужасно. – Потом вздохнул и заключил: – И так все время.

Три жертвы вечного изобилия, изнемогающие от своего неизъяснимого тяжкого бремени, горестно переглянулись и нахохлились, словно говоря всем своим видом: «Вам этого не понять».

Отсутствие чувства голода – это целая проблема, которой никто никогда не занимался.

И мало шансов, чтобы она кого-нибудь взволновала. Население Вануату в этом смысле похоже на заброшенных, никому не нужных сирот – их беда касается только их самих.

На Вануату едят без аппетита. Едят для приличия – чтобы не обидеть природу, единственную хозяйку дома, в котором обитают люди. Она взяла на себя все заботы: рыбу, например, достаточно положить на раскаленный солнцем камень, и все. Получаешь дивное кушанье, пальцем о палец не ударив. Хочется сказать: «Я так не играю!»

Зачем, спрашивается, изобретать сложные десерты, если прямо в лесу растут фрукты, рядом с которыми все чудеса кулинарии кажутся чем-то грубым и пресным? Зачем составлять тонкие соусы, если устричный сок, смешанный с кокосовым молоком, затмевает их и ставит в один ряд с дешевым майонезом? Не требуется никакого искусства, чтобы вскрыть створки свежевыловленного моллюска, достать его, положить в рот прямо сырым и наслаждаться божественным вкусом. Такого не подадут в самом шикарном ресторане. Свалятся с дерева на камень и расквасятся в лепешку несколько гуав – глядишь, есть чем промочить глотку. Все слишком легко!

Я понаблюдала какое-то время за тремя островитянами: учтивые, воспитанные, любезные люди, без малейших признаков агрессивности, от которых так и веяло миролюбием. Но словно бы какие-то утомленные, ко всему безразличные. Их жизнь – сплошное безделье. В ней нет поиска.

Случай Вануату уникален. Во всех других местах земного шара ситуация прямо противоположная. Каждому народу приходилось так или иначе переживать голодные годы, и это роднит их, им есть о чем поговорить друг с другом.

Чемпион по голоданию – Китай. Люди мрут от голода на протяжении всей его многотысячелетней истории. При встрече китаец китайца первым делом спрашивает: «Ты ел?»

Китайцы научились есть несъедобные вещи и питому создали такую немыслимую кухню.

Ни у кого на свете нет более изощренной и блестящей культуры. Китайцы все изобрели, все открыли, все постигли и все испытали. Изучать культуру Китая значит изучать человеческий разум.

Да, но китайцы словчили. Они применяли сильнейший допинг – голод.

Я не собираюсь объявлять, что одни народы лучше, другие хуже. Наоборот. Я хочу показать, что у них у всех есть нечто общее, и это нечто – голод. Хочу внушить нациям, прожужжавшим нам уши своей уникальностью, что любой народ является функцией, значение которой зависит от переменной величины – голода.

Вот парадокс: Новые Гебриды не слишком прельстили завоевателей именно потому, что там всего в достатке.

Это странно, поскольку, как неоднократно убеждались историки, наиболее интенсивной колонизации подвергались самые богатые и урожайные края. Правда, Вануату нельзя назвать богатой страной, ибо богатство есть результат труда, а здесь и понятия такого не существует. Урожай же бывает там, где что-то сажали и выращивали, а на Новых Гебридах никогда этим не занимались.

Выходит, покорителей новых земель привлекают не сами по себе благодатные места, а вложенный в них человеческий труд, предпосылка которого – голод.

Человеку, как и животным, свойственно тяготеть к тому, что хоть в чем-то подобно ему самому: увидев творения голода, он сразу узнаёт родной язык и чувствует себя дома.

Представляю, как происходила высадка первооткрывателей на Новые Гебриды: аборигены не только не оказали им никакого сопротивления, но, наверно, встретили с распростертыми объятиями: дескать, добро пожаловать, очень кстати, помогите нам уничтожить всю эту жратву, а то мы больше не можем.

Ну а дальше сказалась человеческая психология: на что нам нужны острова, где живут такие слюнтяи, драться им лень, и даже построить у себя что-нибудь не удосужились.

Бедные Новые Гебриды! До чего, должно быть, обидно сносить такие несправедливые суждения. И как оскорбительно видеть подобное отношение со стороны европейцев: колонизировать колонизировали, а жить явно не собираются!

Я не случайно заговорила о Вануату. Новые Гебриды так занимают меня, потому что они – географическое воплощение моей противоположности. Ведь голод – это я.

Физики стремятся открыть универсальный закон, который объяснил бы устройство всей Вселенной. Задача, похоже, нелегкая. Так вот, если уподобить меня Вселенной, то мое универсальное движущее начало – голод.

Я не претендую на исключительность: голод – пожалуй, самое заурядное из человеческих чувств. Однако смею предположить, что мне в этой области принадлежат лавры чемпиона. Сколько я себя помню, я всегда была страшно голодна.

Я из обеспеченной семьи, у нас дома всегда всего было в достатке. Именно это дает мне основание считать, что мой голод, никак социально не обусловленный, есть особенность сугубо индивидуальная.

Следует уточнить, что я имею в виду голод в самом широком смысле: было бы не так интересно, если бы дело касалось только еды. Да такого и не бывает. Разве голод желудочный не указывает на какой-то другой голод, более общего порядка? Говоря о голоде, я подразумеваю мучительное ощущение неполноты, терзающее все мое существо, этакую сосущую пустоту, не утопическое желание обладать всем, а вполне реалистическое – иметь нечто: я хочу, чтобы на месте «ничего» было «что-нибудь».