Книга Скоро Новый год - Сергей Семенович Монастырский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да и не видели дети моря никогда. Им ближе был наш пионерлагерь, где собиралась куча друзей из школ, из дворов, просто знакомых из города!
А они прожили две недели у моря! Без детей было непривычно, да и думали постоянно, как они там, не курят ли тайком, а не дай бог, кто-то выпивать начнет!
Не выдержали, и через четырнадцать дней уехали обратно.
… А хорошо скользить в солнечный зимний день по лесу. Тихо-тихо, только лыжи скрипят. И нет никого, и думается легко, или вовсе не думается, катятся лыжи, катится день, катится зима, катится жизнь.
Не обремененный теперь ни чем, ни работой, ни даже детьми, все это осталось там – в городе!
А они с Зинаидой как-нибудь проживут.
Перебежала дорогу белка.
– Ах ты, зверушка! – подумал Петр Владимирович, – Вот бы тебя внучкам показать!
– Опять о внучках! – пришла ему мысль. – Ну, сколько можно! Все дали, все предоставили! Свой долг выполнили!
И он вспомнил последний с детьми разговор прошлым летом, когда они поехали все вместе навестить дом.
Видимо, ждали, когда останутся с отцом одни, мать они не могли, не хотели тревожить, и когда вечером Зинаида Ивановна ушла с внуками гулять, спросили Петра Владимировича:
– Пап, а ты хорошо подумал, что отдашь квартиру?
– А что?
– Ну, представь, вдруг заболеешь серьезно, надолго, мало ли что в старости бывает!
– И что?
– А то, что здесь нет больницы, и скорая не приедет! Придется вас обратно забирать! – Ну, об этом речи не может быть! Не обрадуется твой муж, чтобы нас в свою квартиру забрать!
– Да, и нам, пап, как-то не очень бы хотелось, до вашей смерти в коммунальной квартире жить!– добавил сын.
Он так и сказал: «до вашей смерти!»
Петр Владимирович был потрясен. До сих пор он об этом не думал.
Но отступать было некуда!
– Не бойтесь, не попросимся! – ответил он за себя и за Зинаиду Ивановну.
… Ну что, охотник, мясо принес? – весело спросила Зинаида Ивановна, отряхивая в предбаннике тулуп от снега.
Петр Владимирович рассказал о зайце.
– Я бы тебя вместе с зайцем отсюда выкинула! – резко выговаривала жена, выслушав его, – неужели Петь, ты бы смог убить?!
– Наверное, нет, – честно ответил Петр Владимирович.
– А чего тогда ружье взял?
… На обед был борщ сварен в кастрюле с салом и клецками.
И все. Решили не наедаться. Впереди была баня.
… День начал угасать. Отдохнув полчаса, Петр Владимирович, начал готовить баню.
Сухие дрова, наколотые еще с лета, лежали в прохладной бане, перед комнатой отдыха.
Дальше шла парная.
Петр Владимирович включил электрическую батарею, и когда стало почти тепло, снял полушубок.
Он засунул в топку дрова, поджег сначала лучину, и когда щепа разгорелась, начал осторожно подкладывать тонкие поленца. Потом покрупнее. Налил, в стоящий на печке котел воды из ведер, и стал ждать, когда закипит.
Сидел, грелся и радовался, и смотрел на языки огня, которые прорывались из-за заслонок.
Наконец, окунул палец в котел. Можно было начинать.
Он взял ковшик, зачерпнул не кипяток еще, но достаточно горячую воду, обмыл скамейку вытянувшеюся вдоль стены в парилке, протер их щеткой, другой щеткой прошелся по полу, тоже самое сделал в предбаннике.
Пар стал медленно подниматься из котла. Петр Владимирович плеснул ковшом на каменку. Она зашипела, и сразу обдало жаром.
Он опустил два березовых веника, висевших на стене, в котел и позвал жену:
– Зин, ты готова? – крикнул он.
– А чего мне прямо голой бежать?
– Голой не надо, сосед перехватит!
– Ой, ахнула Зинаида Ивановна, будет мне счастье!
… В парной было уже жарко! Сели на лавку, нужно было разогреться.
– А чего пялишься? – засмеялась Зинаида Ивановна, потряхивая полными грудями. – Не рассчитывай ни на что!
– Зин, я это уже видел! – ответил Петр Владимирович.
Потом он хлестал растянувшуюся на лавке жену веником, потом она его.
Вспотевшие, разомлевшие от жары, обливались они из котла холодной водой, затем отдыхали в предбаннике. И запахнувшись, наконец, в халаты, прямо в тапочках по снегу побежали домой.
В деревне это не принято, но Зинаида Ивановна по городской привычке полчаса сушила волосы феном, оделась и вышла к столу.
Петр Владимирович за это время приготовил немудреный ужин, состоящий из недоеденного за обедом борща, нарезал два маленьких бутерброда из черного хлеба с салом и поставил на стол две бутылки – водка для жены, и самогонка для себя.
Водка была в деревне дефицитом, ее нужно было привозить из поселка, что был за десять километров, а самогонку – первачок – всю жизнь гнал для себя сосед, никогда и никуда из деревни не уезжал.
Идиллия, легкие после бани, отдохнувшие сели за стол ужинать.
Луна уже светила в окно, лаяли на улице собаки, уютно и тепло от печки было дома.
– Ну, за детей! – поднял первую Петр Владимирович.
Пили всегда только за детей. Ну, еще и за здоровье.
Сидели, разговаривали. Спиртное брало свое.
Разделись, пошли в спальню.
Неяркий свет ночника, освещал супружескую постель.
Петр Владимирович раздевшись, потянулся, было к Зинаиде Ивановне.
– Петь! И когда, наконец, у тебя отсохнет! – отмахнулась она.
Петр Владимирович вздохнул и лег опять на спину.
– А когда-то было регулярно. А у тебя Зин, это, уже совсем отсохло?
– Петь, ну мне и раньше не особо охота, было,– ответила Зинаида Ивановна.
– Раньше-то, Зин, было регулярно.
– Это у тебя было регулярно! А у меня-то хоть раз спросил?!
… Лежали потом, как в молодости, обнявшись, и разговаривали.
– Вот бы дети на Новый год приехали!
Приближался новый год.
– Ну, в новогоднюю ночь не приедут. У них свои гости.
– А давай числа третьего после нового года, уговорим тракториста за самогон, и он расчистит дорогу!
Эту дорогу зимой могла проехать только автомашина с фургоном, которая раз в неделю сюда привозила кое-какие продукты.
А дорогу редко, если повезет, расчищал тракторист из соседнего поселка, расположенного за десять километров.
– Давай! Он на этой неделе вроде должен приехать!
– Ты, Зин, слушай, не пропусти. Если расчистит, детям позвоним. Приедут, конечно!
– Вряд ли, Зин, ну что им здесь делать? Ни души, ни детей! Ну, может недельку вытерпят!
– А ты с ними на рыбалку сходи!
– Зин, ты не обижайся, но надо понять, – у них своя жизнь, если приедут, то из долга или жалости!
– Грустно это, Петь!
