Книга Собеседник. Выпуск 6 - Юрий Михайлович Лепский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Члены бригады Гулика, кажется, продумали все до мелочей. Анатолий знает даже, в каком подъезде, и на каком этаже, и в какой квартире нового пятиэтажного дома будут жить его ребята. Впрочем, квартиры для бойцов отряда — это уже не мелочь. Секретарь комитета комсомола треста Казымгазпромстрой Сергей Потапенко рассказал нам, журналистам, сопровождающим отряд, что строительство дома № 12 для бойцов Всесоюзного ударного отряда стало здесь, в Белом Яре, ударной комсомольской стройкой. Три воскресника, в которых участвовали все строители поселка, провели комсомольцы. И с честью выполнили обязательства. Дом новый, с иголочки, ждал наш десант.
…Далеко позади, закрытая высокими штыками елей, осталась станция Приобье, далеко позади осталась Комсомольская площадь столицы. У каждого из бойцов нашего десанта там, позади, очень многое. У Володи Белозерова — заботливая мама, старые друзья, У Толи Гулика — прежний коллектив на Черкасском заводе, где присвоили ему звание «Мастер — золотые руки». У Юры Королева — там, далеко, остались 7 лет работы на БАМе, бесценный опыт первостройки. Впрочем, почему остались? Все это с ними: опыт, верность в дружбе, крепость характера, мастерство и желание утвердить себя делом.
Юра Королев трогает меня за плечо и сквозь свист вертолетных турбин кричит:
— Может быть, останешься с нами? Оставайся, не то пожалеешь потом!
Я понимаю его. Юра уехал с БАМа, так и не достроив магистраль. И два года казнил себя за это в уютной московской квартире. Во всяком случае, теперь он твердо знает, чего ему не хватало эти два года — личного участия в огромном, нужном для страны деле. И то ли рев вертолета, то ли слова Королева вдруг напомнили мне другой рейс, другой полет. Осенний сумеречный рейс из Комсомольска в Хабаровск.
Тогда я думал о том, откуда вдруг взялось чувство тревоги. Забыл в гостинице бритву? Не то. Может быть, что-нибудь здесь, рядом? На соседнем кресле, закинув голову и по-глухариному вытянув шею, похрапывал пожилой мужчина. Где-то впереди надрывался ребенок. За иллюминатором равнодушно гудел двигатель.
— Ну вот, — говорил я себе, — репортаж продиктован по телефону, сегодня его наберут, завтра он появится в газете. Все в порядке. Будь горд и спи. Но благородной усталости не было, а проклятое ощущение тревоги продолжало мучить. И я нарочно начинал думать про Новый год, про первый снег, про дом и про что-то там еще… Пока вдруг не понял: меня уже нет там. Вот в чем дело.
Там, в кабине ТЭ-600, было жарко от работавших мощных дизелей. И даже ветер, влетевший в открытые по бокам окна, не спасал. За нашим тепловозом тянулись сардельки цистерн и длинный хвост вагонов, груженных лесом. Острая стрела насыпи указывала на Амур, мелькали шпалы, приближался и вырастал первый пролет моста. Леша Босых, наш машинист, оглянулся на инструктора:
— Сколько держать?
— Если знака не будет, — держи тридцать.
Леша кивнул и «дал газу».
Мост принял нас деловым гудом: он уже работал. «Вот, едем», — неуверенно сказал инструктор, и я понял: надо срочно что-то запоминать. Потому что это — первый рабочий рейс по новому мосту через Амур, самому большому мосту Байкало-Амурской магистрали. Потом будут тысячи рейсов, но наш первый и единственный. Я запоминал панораму и цвет реки. Сейчас я помню другое.
Мы вылетели из стального коридора в коридор людской… Нас встречали те, кто построил этот великолепный, бамовский мост. Нам что-то кричали, махали руками, солидные мужчины в болоньевых плащах подбрасывали вверх шляпы, забыв о лысинах. Все, кто был в кабине нашего тепловоза, бросились к окнам и тоже стали кричать что-то этим незнакомым людям. Мне не хватало открытого окошка и я размахивал своей рукой у лобового стекла. Меня распирало от гордости и задорного веселья.
И только Леша Босых оставался на месте — он вел тепловоз. Но когда мы обогнули сопку, состав притормозил и встал на тихом перегоне, Босых повернулся к нам. У него было лицо мальчишки, прочитавшего свои первые стихи, когда еще не сказано «браво», пока еще висит тишина осмысления и оценки. Я не старался запомнить это лицо, но запомнил. И еще я запомнил, как мне было хорошо в эти несколько коротких секунд. Это невозможно пережить по заказу, оно появляется и исчезает само собой, и ты никогда не знаешь, где настигнет тебя это волнение.
«Романтика — это когда желаемое становится действительным», — говорил Саша Терещенко, прораб на БАМе. Так и мы мечтаем о ясности устремлений, о поступке по совести и открытости души. А когда находим — бываем счастливы…
…Снижаясь, наш МИ-6 делает вираж и в иллюминаторе открывается красивый поселок, стоящий на белом песке. Вот он, Белый Яр. Посадка! Открыта дверь, сделан первый шаг…
На этой белой земле, как на чистом листе бумаги, нашему первому десанту Всесоюзного ударного отряда имени XIX съезда ВЛКСМ предстоит писать строки своей биографии. Каждому — свои.
Виталий Зеленский,
писатель
РАЗУМОМ И СЕРДЦЕМ
Перечитывал, изучал важный документ современности, нацеленный в будущее, а в памяти всплыло что-то далекое…
Свой первый самостоятельный заработок я получил натурой, то есть хлебом. Давно это было, в 41-м.
В тот год мы, сельские ребятишки, явившись первого сентября в школу, за парты не сели. Начало занятий было отложено на месяц, а потом еще… Вопрос «почему» задавать не пришлось. Все знали, что идет война, что взрослых мужчин, работников в деревне осталось мало, а уборочная страда наступает своим чередом. Вот и мобилизовали нас…
Попал я со «сборной» шестых-седьмых классов из районного центра в село Нечунаево, что раскинулось по высокому коренному берегу Алея. Мне еще тогда не исполнилось четырнадцать, а ростом вовсе не вышел: 150 сантиметров вместе с вихром на макушке…
Первые дни мы все лопатили зерно на колхозном току да крутили по очереди тяжелую ручную веялку, но однажды бригадир бросил клич: «Кто смелый — по коням!» Ну разве ж тут устоишь! Подбежал я к «дядьке» первым. Дали мне в полное распоряжение лошадей — кобылу с мерином, пароконную повозку-бестарку, показали на первый раз, как запрягать, и послали в поле — отгружать зерно от комбайна и доставлять на ток.
С этими-то лошадьми я задержался в «Красном пахаре» (так доныне называется колхоз в алтайском селе Нечунаево) дольше своих соклассников и домой вернулся лишь поздней осенью, но с гордо поднятой головой.
Потом была по-сибирски холодная и по-военному голодная зима с навязчивыми думами о хорошем куске хлеба, о дровах и ведерке угля.
Однажды, наблюдая, как мать колдует над горстью муки, смешивает ее с вареной картошкой и еще бог знает
