Книга 12 смертей Грециона Психовского - Денис Лукьянов

— Это тот, который собран непонятно из каких частей? Ну, на мозаике еще был.

— Начало многообещающее, — не сдержался Психовский.

Студент дошел до той нервной кондиции, когда никак не реагировал на колкие замечания — все равно, что перепить виски, хотя никто не исключал, что именно так отвечающий и сделал.

— Ну, когда Ворота впервые откопали, то на мозаике нашли…

Грецион Психовский закрыл лицо руками — получился практически знаменитый «мыслитель», только думал он явно о тупости своих студентов.

— Как жалко, что почти все кормят вас сухим и отсыревшим за столько лет образовательным кормом, как нелюбимых кошек. Могли его хоть немного молоком разбавить.

Студент долго соображал, что профессор имеет в виду, а потом до него дошло:

— Но разве нелюбимых кошек вообще кормят? Раз уж на то пошло.

— Конечно! Просто любимым обычно покупают нормальный, мясной корм. Ну, знаете, подушечки там эти, кусочки курицы, креветки. А морить животное голодом — это уже садизм. Хорошо, что до этого пока со студентами не дошло — образно, конечно. Буквально вы вон и так — злые и голодные.

— Пока? — наступил отличный повод вновь тянуть время.

— Не отвлекайтесь. Так вот, Вавил…

Тут комната загремела — раздался металлический звук, сперва непонятный, разрозненный, но со временем собравшийся во вполне себе узнаваемую мелодию.

У Грециона Психовского зазвонил телефон, экран замерцал, корпус завибрировал, а из динамика в пустую аудиторию — как на концерте — вырвалась рок-мелодия.

Студенту она показалось знакомой.

— Metallica? — уточнил он, пока профессор брал в руки смартфон.

Психовский непонимающе уставился на него.

— Нет, Black Sabbath. ‘Paranoid’. Минус балл за незнание классики!

Грецион посмотрел на экран, чтобы понять, кто решил позвонить ему во время экзамена. Варианта было два: либо мобильный оператор, который думает, что люди могут взять трубку в любое время суток, либо… да, конечно, это был он.

Звонил Федор Семеныч Аполлонский.

— Алло? — прозвучало из динамика, когда Психовский взял трубку. — Грецион?

— Ты ожидал услышать кого-то другого?

— У тебя экзамен? — проигнорировал замечание Аполлонский.

— Ну конечно.

— А, отлично, у меня тоже. Но мне очень нужно с тобой поговорить, это конечно не так срочно, но я не хочу откладывать, а студенты переживут. Я уже предупредил своих, что вернусь, и вышел. Давай-ка тоже поставь экзамен на паузу, пусть спишут себе спокойно.

— Спорить с тобой бесполезно, — рассмеялся Грецион в трубку, а потом повернулся к студенту, абсолютно запутавшемуся в ситуации. — Я постучусь перед тем, как войти, потратьте это время с пользой. И ради любого на ваш вкус бога, не надо никаких дат.

Грецион Психовский хмыкнул, встал, явив миру розовые брюки и красные кроссовки — этот прикид часто называли «клоунским», на что профессор, если его упрекали, отвечал почти всегда одно и то же: «Конечно, он клоунский, это специально чтобы вас запутать и еще раз напомнить, что обертка почти никогда не соответствует содержанию. Можете считать, что я, самое банальное, конфетка — а я действительно такой! В смысле, гораздо более содержательный и полезный внутри, чем снаружи».

Профессор вышел из аудитории и закрыл дверь.

Оказавшись в коридоре, он вновь приложил трубку к уху и сказал:

— Я слушаю тебя, Феб[3] мой среброкистый.

Федор Семеныч Аполлонский тоже работал преподавателем, причем в том же университете, что и Психовский — только вот судьба раскидала этих двоих по разным факультетам. Если Грецион — профессор, специализирующийся на древних цивилизациях, то Аполлонский — художник местного разлива, не мировой гений, но и не забытый всеми отвергнутый творец. Логично было предположить — судьба так и сделала, — что Федор Семеныч в любом случае будет читать лекции на другом факультете, на художественно-графическом. С точки зрения студентов, обычно самой правильной, эти двое по манере преподавания были два сапога пара — если заглянуть в групповые переписки, особенно накануне экзаменов, в этом можно убедиться сполна. Если суживать это определение, то оба они были чудаковаты, но слушать их было одно удовольствие. А еще и Грецион, и Федор Семеныч могли внезапно прервать занятие, да даже экзамен, как сейчас, ни о чем не задумываясь — да и вообще, давали много свободы и разрешали мухлевать, потому что не верили в честную игру и сами честными игроками никогда не были.

Аполлонский был посдержанней в одежде и слегка отличался от Грециона характером — два как капли воды похожих человека обычно не сходятся на долгое время, это все равно, что общаться со своим отражением, что бы там не говорили об общих интересах. Рано или поздно, такое наскучит, начнешь видеть темные проблески себя в закадычном друге, который уже через полгода — это еще если повезет — станет совсем чужим.

Так вот, художник был не столь эпатажным и бьющим фонтанами необузданной энергии, но более чудаковатым и копошащимся, склонным к абстрактным и долгим рассуждениям, которые — как там писали безымянные авторы? — мыслью растекались по древу, а потом собирались в целое озеро, где Федор Семеныч вскоре и тонул. Но когда дело касалось практического рисования, тут художнику не было равных — особенно всем нравилось то, что он не зацикливался на всяких вот этих натюрмортах и пейзажах «родной и духовно богатой земли», а практически все превращал в какой-то аналог «Властелина Колец» и вообще был без ума от драконов, в существование которых, спасибо Психовскому, даже верил.

— Ну а почему их не могло быть? — говорил профессор. — Просто здоровые ящерицы с крыльями, что в этом странного? Слушайте, да посмотрите на тварей, которых вылавливают из океана каждый день и выкладывают в соцсети. И, по-вашему, ящерица с крыльями — самое странное, что природа могла придумать? К тому же, средневековые рыцари просто не ценили прекрасное, вот и устроили окончательный геноцид драконов. И только потом уже взялись за крестовые походы, потому что геноцидить стало некого.

Аполлонский вырос на фэнтези, хорошем и плохом одновременно, но все же фэнтези, и до сих пор рубился в какие-то компьютерные игрушки, не говоря уже о книгах и фильмах. Поэтому, когда студенты спали на парах после ночи, проведенной в фэнтезийной компьютерной ролевой игре, Федор Семеныч их не трогал, а иногда даже ставил дополнительные баллы — если, конечно, приобретенный опыт отражался в их работах, и меж скучных лужаек начинали бегать орки с гоблинами.

В общем, если кратко — Федор Семеныч Аполлонский считал, что «Утро в сосновом лесу» могло быть куда интереснее, если бы вместо медведей там нарисовали драконов.