Книга Тишина моих слов - Ава Рид

В дверном проеме в нерешительности стоит отец, я вижу его краем глаза. Что тебе нужно? – проносится у меня в голове, но я ничего не говорю. Не могу.

– Тебе нравится комната? – Голос его звучит бесконечно устало и вместе с тем нарочито весело. Его выдают громкое покашливание и робкие шаги в мою сторону. Ему не хочется быть здесь. Совсем не хочется. После того, что случилось.

– Кровать почти такая же, как твоя прежняя, и в комодах у тебя теперь больше места. Мы с мамой распаковываем внизу первые коробки. Может, поможешь нам?

Я непроизвольно поднимаю глаза и, запрокинув голову, разглядываю его лицо. Он выглядит бледным, в темно-русых волосах мелькают первые седые пряди. Он стоит передо мной, засунув руки в карманы брюк, и пытается улыбнуться. Просящей, умоляющей улыбкой, хотя прекрасно знает, что это ни к чему не приведет. Я спрашиваю себя, что больнее: поражение само по себе или когда, еще делая что-то, осознаешь, что потерпишь поражение. И та ли это боль, которая знакома мне.

В это мгновение очень хочется, чтобы внутри у меня не было никаких стен и я могла бы накричать на него. На него и на весь мир. Но ничего не выйдет, потому что я не знаю, что сказать. Потому что ни одно из великого множества слов ничего не изменит. Ни одно! Ничего, кроме того, что они были сказаны и назад их не взять. Если их однажды произнесли, они продолжают звучать и никогда не затихают, ведь слова – это дети вечности.

– Может… Может, тебе лучше сперва освоиться и начать распаковывать вещи. – Он, избегая моего взгляда, беспомощно приглаживает волосы и наконец уходит.

Разочарование. Оно, пульсируя повсюду в комнате, подавляет меня и вновь нагоняет на глаза слезы. Наша с Иззи фотография соскальзывает с моих ног, когда я подтягиваю их, чтобы положить на них голову. Я тихо плачу, но боль от этого не проходит.

Я сижу на полу в своей новой жизни – и разлетаюсь на множество осколков. Каждый осколок, часть меня, продолжает раскалываться. Они становятся все меньше и меньше, потому что ничто и никто не в состоянии сложить их воедино. С тех пор как Иззи больше нет, разбиваться у меня получается особенно хорошо. С тех пор как Иззи больше нет, я знаю, каково это.

Наконец слезы высыхают, переходят в какое-то глухое чувство, во что-то, что укладывается спать. По крайней мере, на несколько часов. Мо по-прежнему мурчит, и я, прежде чем встать, осторожно отодвигаю его, вытираю лицо и беру блокнот и ручку.

Пора.

Мо тут же сонно поднимает голову, с громким мяуканьем следует за мной к кровати и снова опускается рядом. С тех пор как не стало Иззи, он от меня не отходит. Не знаю, понимает ли он, что я – не она.

Я открываю блокнот, и передо мной зияет пустота. Белые страницы без всякого содержания. Так, словно я еще никогда не писала Иззи, а при этом писем уже десятки. С тех пор как она ушла – десятки предложений, слов и мыслей. Десятки разных чувств и вещей, о которых я не смогла сказать ей.

Снимаю с ручки колпачок и, глубоко вздохнув, прижимаю ее к бумаге, пока не появляется первое синее пятнышко, немножко цвета. Легкое поскрипывание стержня по бумаге успокаивает меня, как и чернила, что расходятся изогнутыми линиями. Лист заполняют строчка за строчкой, и мне от этого хорошо, это больше, чем просто какая-то привычка, больше, чем что-то, за что я цепляюсь. Это одурманивает. Это капля надежды. На то, что Иззи каким-то образом прочтет мои слова. Когда-нибудь. Что эти слова найдут и обнимут ее, подарят ей тепло, где бы она ни была. Что эти слова не останутся невысказанными.

Все мы умрем, и, вероятно, несомненность этого факта пугает нас больше, чем сама смерть. Если бы я могла загадать желание, то не просто попросила бы вернуть мне жизнь Иззи, нет, я попросила бы, чтобы мы с ней подольше оставались вместе.

Я попросила бы время. Бесконечно много времени.

Если бы ты была здесь, мы бы вместе смеялись и вместе плакали, мы бы ссорились и раздражали друг друга. Я бы ругалась на Мо за то, что он опять улегся в мою постель вместо твоей, а ты бы отчаянно его защищала. О Иззи! Ты ушла и так много забрала с собой. Словно забрала у меня все мои слова, мою речь и голос. Словно украла у меня одно крыло. Вместе мы составляли единое целое. Ты была сердцем и душой, я – головой. Поэтому без тебя так пусто.

Глава 2

Ханна

НЕ ВСЯКИЙ КОНЕЦ – ЭТО НАЧАЛО ЧЕГО-ТО НОВОГО,

И НЕ ВСЯКОЕ НОВОЕ НАЧИНАНИЕ ОЗНАЧАЕТ КОНЕЦ

Мама с папой сказали, все будет по-другому. Они хотели начать сначала, нет, им пришлось, иначе бы они этого не вынесли. Но, думаю, они, как и я, понимают, что это ничего не дало. Все было большой ложью – все ею и остается. Я по-настоящему осознаю это, когда мы впервые вместе ужинаем. Именно сейчас. На новом месте, в новом доме. На ужин у нас лазанья. Любимая еда Иззи. В том-то и проблема: Иззи больше нет, и тем не менее она все еще здесь, и нам не умчаться так быстро и далеко, чтобы об этом забыть.

История Иззи написана, и ее не стереть. Она сидит глубоко в нас, и каждое воспоминание, каждый миг впечатаны в сознание, каждое слово и смех услышаны, в памяти сохранена каждая ссора, поровну поделены все слезы и все страхи. Когда Иззи была здесь, моя жизнь напоминала катание на велосипеде с опорными колесами – теперь мне нужно учиться ездить без них…

Уйдя в свои мысли, я ковыряюсь в разных слоях пасты между соусами бешамель и болоньезе. Сквозь большое окно столовой светят последние лучи солнца. Свет играет с тенями, а я заставляю себя, вилка за вилкой, доносить до рта лазанью и что-то глотать.

Я думаю о своей новой комнате. Все коробки пусты, все убрано на места. Все, кроме той единственной свечи в той единственной коробке.

– Ты не голодна? Что-то не так? – Мама смотрит на меня с беспокойством и какой-то неловкостью, потому что знает, как глупо звучит этот вопрос. Он настолько же прост, насколько и сложен. Конечно, все не так. И «так» никогда уже не будет. Я потеряла часть себя – а они? Им довелось хоронить собственного ребенка. Это неправильно.

Вилка выскальзывает у меня из рук и со звоном падает на тарелку. Несколько капель соуса попадают на скатерть. Красный с оранжевым не сочетается, и мне не отвести глаз от этого смешения цветов, которые не подходят друг другу, но выбора у них нет.

Здесь так тихо. Если бы только не было так тихо. Я стискиваю вспотевшие руки, пытаясь успокоиться. Раз, два, три, звучит у меня в голове, считать и дышать – и пытаться забыть.

– Ешь быстрее! А то уведу лазанью у тебя из-под носа, – слышу я, как говорит Иззи с набитым ртом. У нее жуткая борода из соуса болоньезе, а щеки раздуты, как у хомяка. Чудо, что она еще умудряется жевать.

– Ни за что! Не трогай! – Защищая еду, я слегка наклоняюсь над тарелкой и выставляю вперед руку. И тут мы хитро улыбаемся. Обе. При этом у Иззи изо рта вываливается кусочек лазаньи и шлепается на мамину новую скатерть. Мы хохочем до упаду, пока, держась за животы, не начинаем задыхаться.