Книга Горящая колесница - Миюки Миябэ

Тут на помощь Сатору выбежал Цунэо Исака и взялся придерживать дверь. Хомме оставалось только усмехнуться тому, как дружно все его встречают.

— Устали, небось? — сказал Исака. — Дождь ведь начался, а вас всё нет! Я уж заволновался… А почему зонтик не открыт?

— Так в нём же дырка! — ответил Хомма, который и в комнату входил, всё так же опираясь на свой зонт. — Старьё! Никуда не годится! Только как трость его и можно использовать.

— А, ну тогда…

Исака подставил Хомме плечо. Это был маленький упитанный старичок с сединой в волосах; передник был ему к лицу.

— Зачем я буду тратиться и покупать трость? Всё равно она уже скоро будет мне не нужна.

— И то верно.

Во всём доме благоухало чем-то сладким. Так явно не подобало пахнуть трёхкомнатной «чисто мужской» квартире. Видно, Исака надумал варить сладкую бражку амадзакэ. Перед тем как переодеться, Хомма, прислонившись к стене, обернулся к Сатору:

— Что новенького?

Эта фраза в их семье была вместо приветствия. Ещё когда Хомма с Тидзуко только-только поженились, звоня домой или встретившись наконец с супругой после череды поздних возвращений и ночёвок вне дома, Хомма всегда спрашивал: «Что новенького?» Три года тому назад Тидзуко погибла, и теперь, когда Хомма с Сатору остались одни, Хомма задаёт всё тот же вопрос, но уже сыну: «Что новенького?»

До сих пор ответ всегда бывал один и тот же: «Да так, ничего особенного». Но не сегодня.

— Есть кое-что.

Машинально Хомма обернулся не к сыну, а к Исаке. Но продолжил всё-таки Сатору:

— Нам сегодня звонили. Тот наш родственник, дяденька Курисака.

Дяденька Курисака? Сначала Хомма не понял, о ком идёт речь. Сатору, видно, заметил это и добавил:

— Ну, тот, который работает в банке.

Семья Курисака — это родственники умершей Тидзуко. Хомме пришлось перебрать немало лиц и имён, прежде чем он всё-таки догадался, кто же им звонил.

— А, ясно. Это, наверное, был Кадзуя?

— Да-да. Тот, высокий.

— Надо же, ты его вспомнил! Только услышал голос — и сразу понял, кто это говорит?

Сатору отрицательно замотал головой:

— Сначала я только сделал вид, что знаю, с кем разговариваю, а потом и правда догадался.

Услышав это, Исака рассмеялся.

— Во сколько же он позвонил?

— Примерно час назад.

— И что ему нужно?

— Говорил, что мне он не может сказать. Спросил, будешь ли ты дома сегодня вечером. Обещал зайти. Дело, говорит, у него важное.

— Сегодня?

— Да.

— Любопытно…

Исака покачал головой.

— Я сам с ним не разговаривал, но он, похоже, очень спешил. Правда? — обратился он к Сатору.

На этот раз мальчик утвердительно промычал, добавив:

— У него кончилась телефонная карточка. Но он перезвонил снова. Он и правда очень торопился — так быстро говорил!

— Надо же… Случаются в жизни странности! Ну, что теперь поделаешь, раз уж он обещал к нам зайти… Будем ждать.

Когда Хомма, переодевшись, вернулся на кухню, сын уже собрался куда-то идти, захватив с собой поднос, на котором стояли две чашки, наполненные горячей бражкой амадзакэ. При виде отца Сатору ответил, не дожидаясь, пока его спросят:

— Схожу к Каттяну…

«Ну, это сколько угодно, — подумал Хомма, — только вот…»

— Думаешь, ему понравится амадзакэ?

— Говорит, что он ни разу не пробовал…

Каттян — это одноклассник Сатору, с пятого этажа. Родители у него оба работают, всё время заняты, вот мальчишка и сидит целыми днями один.

— Смотри в лифте не споткнись, потом ведь убирать за тобой придётся.

— Да знаю я!

Наконец-то Сатору ушёл, и теперь, садясь на стул, Хомма мог не стесняясь кривить лицо от боли. Исака поставил перед ним чашку горячей амадзакэ:

— Вам сейчас лучше не утруждать себя.

— А вот инструктор по лечебной физкультуре всё время требует от меня невозможного.

— Строгий попался, да?

— Профессия садистская, скажем так.

Исака снова рассмеялся, и его круглое лицо расплылось в улыбке.

— Будем считать, что это вы накапливаете жизненный опыт.

Его улыбка отражалась в сверкавшей поверхности стола. Круги от посуды, как и кофейные пятна на скатерти домовитый Исака считал чем-то скверным, порочащим достоинство хозяев.

— Ужин буду готовить на троих, — сказал он, ухватив обеими руками свою чашку амадзакэ.

— Вы уж извините, опять мы у вас отнимаем время.

— Что на двоих готовить, что на троих — разницы-то никакой… Так этот Курисака, то бишь Кадзуя, он вам родственник?

— Да, только вот не знаю, как вам объяснить, кем же он мне приходится. Он — сын двоюродного брата моей жены.

— Ах вот почему Сатору назвал его дядей!

— Ну да, как ещё его назовёшь? Морока! Но главное, что мы его и не знаем совсем… — (И что там у него такое стряслось, что понадобилось приезжать сюда?) — Мы с ним уже несколько лет не виделись…

— Он ведь на похоронах жены вашей не был?

— Нет, не приходил. Хотя вроде бы отношения у них были дружеские.

Рядом с гостиной — маленькая комната, размером всего лишь в шесть татами[1]. Там, напротив окна, стоит домашний алтарь. Хомма посмотрел туда, и Тидзуко на фотографии, вставленной в чёрную рамку, ответила ему взглядом. Ему даже показалось, будто она покачала головой. Мол, что же этому родственнику вдруг от нас понадобилось?

— Смотрите-ка, снег пошёл, — сказал Исака, взглянув в окно.

2

Кадзуя Курисака подъехал к девяти часам.

Снег всё не прекращался. На дороги и на гладкие крыши домов нападало уже больше пяти сантиметров! Как только солнце село, подул северный ветер, и, если прижаться лицом к стеклу, можно было увидеть, как бесконечное множество белых нитей прошивают промёрзший воздух.

К шести часам Хомма начал уже сомневаться в том что Кадзуя приедет сегодня. Во-первых, он больше не звонил, а во-вторых, и по телевизору, и в вечерней газете сообщали о том, что в связи со снегопадом движение транспорта приостановлено. В семь часов в вечерних новостях канала NHK передали, что поезда на линиях Яманотэ, Собу и Тюо отменены. Конечно же, Хомма был уверен, что в такую погоду Кадзуя до них не доберётся.