Книга Серебряная клятва - Екатерина Звонцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А правда, что огонь Ледяных Вулканов каждый год очищает их землю от скверны, и потому они почти не знают болезней и живут по сто лет?
– Правда. Как и то, что если кто-то не поднимется в высокогра́ды на время Великих Извержений, огонь съест его, не оставив даже пепла.
– А правда, что, очистив землю, огонь делает её тёплой и плодородной, и там всходят лучшие хлеба, овощи, ягоды, и собирают там иногда несколько урожаев в год?
– Правда. Как и то, что всё, не собранное до извержений, огонь съедает, и в холодные года, если посевы не успевают вызреть, целые семьи гибнут от голода. Да ещё земля там каменистая, тяжко её возделывать…
– А правда, что дети там смолоду учатся лазать на вулканы, и спасаться от пламени, и сражаться, и потому в Свергенхайме – лучшие воины?
– Правда. Как и то, что, хотя с Гнева Воды прошли века, жителей в Свергенхайме мало. Чтобы пойти войной на самое крошечное Цветочное королевство, им пришлось бы уйти почти всем, оставить посевы и по возвращении – если проиграют войну и не получат земель, – голодать.
– А правда…
– Не пора тебе спать, Хельмо? – наконец не выдерживает старик, устало смеясь. – Что ты донимаешь меня? Ну что ещё ты желаешь узнать? Правда ли, что их доспехи куются на живом огне и потому так легки и крепки? Правда. Правда ли, что пьют они талую воду с кратеров спящих вулканов, и потому кожа их бела как снег, хоть и усыпана веснушками? Правда. Правда ли, что всё, о чём они мечтают, – клочок земли, где могли бы возделывать поля и пасти скот, но никогда не получат этой малости? Правда.
– Никогда, – повторяет мальчик. – Это несправедливо. Наш Бог однажды пожалеет их. Он ведь разбил Полчища Тьмы, спас проглоченные небесные светила. Неужели он не даст глупым дикарям кусочек земли?
– О мой милый Хельмо… Зачем ты так добр?
– Потому что они не сделали мне зла.
Старик с любопытством щурится.
– А если сделают?
Анфиль успевает поймать блики пламени в безмятежно-огромных серых глазах, успевает заметить и мелькнувшую улыбку – ровный оскал белых, уже полностью сменившихся зубов. Пружинисто и ловко юный Хельмо спрыгивает с парапета и без угрозы или бравады, плавным рассчитанным жестом опускает ладонь на рукоять кинжала, покоящегося в ножнах на поясе.
– А если сделают – пожалеют. Но пока хотел бы я с ними…
– Хельмо! Хельмо!
Раскатистая россыпь зычных голосов. Внизу, в чернильном сумраке, – пятна ярко-жёлтых масляных фонарей. Стража боярина Хинсдро, как всегда, ищет и, как всегда, знает, где найти убежавшего княжича. С крыши маяка он, покоряясь судьбе, уже поднимает свой, заточенный в особое, «царское» красное стекло, фонарь и зычно кричит:
– Иду! Прощай, Анфиль!
Звеня шпорами, он вприпрыжку сбегает по винтовой лестнице. Старик не провожает его взглядом – смотрит на тёмный горизонт, прислушивается. В прохладном воздухе, пронизанном звёздным сиянием, ему слышатся не только птичьи трели, не только топот стрелецких сапог, не только весёлые мужские голоса и звонкий голосок мальчика, знающего каждого дядиного человека по имени и приветствующего их как старших приятелей.
Есть ещё другое.
Кто-то поёт.
Там, вдали – за краем долины, за скалистыми грядами, за реками – кто-то сейчас поёт.
* * *
Далеко разносятся песни Свергенхайма – Пустоши Ледяных Вулканов. Сильны голоса её жителей – рыжих язычников с лицами белыми, как горный снег. Высоко возвели они города, спасаясь от злобы вечных своих соседей, изрыгающих пламя, с надменной высоты глядят на весь прочий мир, не давший им приюта. Никогда больше они ничего не попросят – так повелел, умирая, их последний вождь. И лишь песни напоминают им о том, что навеки потеряно, – песни да солнечные крапинки веснушек.
Каждую ночь матери Свергенхайма поют своим беспокойным, не привыкшим ещё к злой стуже младенцам, раскачивая тихонько плетённые из грубой шерсти, кусачие колыбельки. Песни те – о затонувшем острове, о единственном солнечном острове на самом краю Ледяной Гряды. О горячих его источниках. О болотах, заросших морошкой. О лесах, вырастающих выше гор, и о зверях с мудрыми взглядами колдунов. Остров весь тонул в цветах. Там вольно и спокойно жилось, там не было ни метелей, ни вулканов, ни голодных годов, и, казалось, так будет вечно. Но нет вечного, ничего вечного, не вечны даже боги.
Ища покоя и тишины, надежды и утешения, все матери Свергенхайма поют своим малышам эти песни. И качают колыбельки бледными руками, и глядят в заснеженную пустоту ночи, и смыкают ресницы, когда меркнет наконец злое, искристое северное сияние. И страшно то, что остров – настоящий остров, забытый ныне картографами, но когда-то слывший Ин-Сафран, Зелёной Жемчужиной в Снегах, – постепенно сам становится лишь легендой. Никто уже не верит, что он восстанет из глубин, что перестанет гневаться океан, затопивший Гряду, когда растаяли её ледники. Никто не верит…
А нового дома всё нет.
Густые волосы мальчика цветом похожи на медные монеты и на воинственное пламя. Перебирая морщинистой рукой жёсткие кудри, отводя самые непослушные с острого лица, смягчённого сном, старая королева и сама успокаивается, дышит ровнее. Вспоминает строки, которые пела когда-то сыну – принцу, едва ставшему королём. Сколько было тогда у неё тревог, сколько времени провела она в храме, в молитвах, сгорбившись перед серебряными ликами Защитников, перед пылающими подле иконы Святого Семейства бессчётными рядами свечей. Непросто пришлось Э́ндре в давней войне с собственными вассалами, непросто было голодному Свергенхайму, когда запылали его едва-едва зазеленевшие нежными всходами поля. Мятежные рыцари же смеялись из укреплённых высокоградов, в амбарах которых достаточно было пищи для долгой осады. Хлеба и мяса оказалось намного больше, чем мужества выстоять и свергнуть сюзерена. Но сколько промыла она ран своему мальчику, сколько просидела над ним после долгих боёв, сколько проклинала покойного супруга, окружившего себя самой гнилью из всех, кто только мог бы служить короне.
Ныне тоскливая песня поётся уже не Эндре, давно занявшему трон и предавшему все непокорные головы огню вулканов. Поётся она его бастарду, с которым королева-мать Ладдилия коротает безнадёжный плен в Осфолате.
Нет, не нужно заканчивать. Слишком много в песне правды, больше, чем было, когда напевала королева над юным своим принцем, когда дрожала от мысли, что загноится рана или нападёт на ночной лагерь мятежный отряд. Много минуло лет, другая уже война, другой враг – не внутри, а снаружи, с легко узнаваемым ликом и наречием. Но жизнь… жизнь столь же дешева, стала стоить даже меньше. Давно не платят за неё ни золотом, ни кровью.
