Книга Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин

Но вслед за тем получены телеграммы от великого князя Николая Николаевича о том, что турецкие уполномоченные затруднились принять наши условия и запросили новые инструкции из Константинополя. Главнокомандующий сам извещает о своем намерении идти прямо на Константинополь, в надежде под самыми стенами его решить вопрос, и на этот случай спрашивает некоторых указаний. Телеграммы эти пришлись совершенно кстати.

Вчера же, в среду, после церемонии крестин новорожденного великого князя Бориса Владимировича, государь позвал нас троих – князя Горчакова, графа Игнатьева и меня – в свой кабинет и вторично прислал за нами после обеда, в 7 часов вечера. Здесь окончательно обсуждалось, что отвечать великому князю Николаю Николаевичу. Прямо из Зимнего дворца мы втроем поехали к канцлеру и там общими силами сочинили длинную телеграмму, которую потом генерал Мещеринов шифровал целую ночь. Сегодня утром телеграмма эта, одобренная государем, отправлена по назначению.

Сегодня во время моего доклада граф Игнатьев откланялся государю и получил окончательные приказания, а вечером уехал через Москву и Киев в Бухарест, где должен окончательно сговориться с румынским правительством и затем спешить далее в Главную квартиру армии. Там он будет в постоянной готовности к переговорам при содействии Нелидова. При этом я снова настаивал на том, чтобы теперь же обратиться к Европе с предложением начать сообща разрешать восточный вопрос. Однако же все нашли это преждевременным. Само собою разумеется, что и в моих мыслях было дождаться результата начатых переговоров в Казанлыке.

Пока я был сегодня в заседании Военного совета, приезжал ко мне великий князь Константин Николаевич; позже он прислал спросить, буду ли я дома в 9 часов вечера. Разумеется, я сам поехал к нему: он продержал меня около часа, развивая свои соображения относительно радикального разрешения восточного вопроса. В сущности его идеи сходятся с теми, которые и я высказывал в последних совещаниях у государя. Но он берет дело шире и настаивает на полном изгнании турок из Европы, на обращении Константинополя в вольный город и открытии проливов. Великий князь сознавался, что не имеет случая проводить свои мысли и потому передает их мне, прибавив, однако ж, что уже высказывал их графу Игнатьеву и графу Адлербергу.

14 января. Суббота. Вчера получены тревожные известия из Лондона. Первоначально из телеграмм графа Шувалова, а вслед затем даже из газетных телеграмм видно, что английский премьер-министр опять взбеленился под тем предлогом, что мы не объявляем о наших условиях мира, а между тем войска наши всё продолжают двигаться вперед. В Лондоне распустили ложные слухи, будто мы идем на Галлиполи (хотя на днях еще было положительно подтверждено, что мы не пойдем в ту сторону, если только англичане не вздумают вмешаться); Лейярд сообщил из Константинополя наши условия в искаженном виде.

Всё это послужило поводом воинственному Биконсфильду для того, чтобы заявить наконец открыто намерение внести в парламент билль об ассигновании экстраординарного кредита на вооружения и дать приказание английскому флоту вступить в Дарданеллы. Двое из влиятельнейших министров – лорд Дерби и Карнарвон – подали в отставку. Между тем граф Шувалов успел обнаружить мошеннические проделки Лейярда и объявил английским министрам настоящие наши условия. С другой стороны, сам султан воспротивился входу английского флота в Дарданеллы, опасаясь, чтобы вмешательство Англии не расстроило начавшихся переговоров с Россией. Биконсфильд должен был отменить данное флоту приказание и таким образом еще раз выказал свою опрометчивость [и дурь. Об этом результате лондонских проделок мы узнали только сегодня утром.]

Обо всем этом узнали мы только сегодня утром, а между тем пришли известия из Константинополя через Берлин (от принца Рёйсса), будто Порта соглашается на заявленные нами условия. В сегодняшних газетных телеграммах говорится так, будто перемирие уже заключено. Между тем в формальном заключении перемирия можно сомневаться, потому что великий князь Николай Николаевич, выехав из Казанлыка 12-го числа, еще находится с турецкими уполномоченными в пути и только завтра должен прибыть в Адрианополь, где, по всем вероятиям, и начнутся переговоры об условиях перемирия. Впрочем, надобно иметь в виду, что известия из Константинополя через Западную Европу должны доходить до нас ранее, чем от великого князя главнокомандующего, пока не устроено прямое с ним телеграфное сообщение.

Сегодня после своего доклада я опять присутствовал при докладе государственного канцлера. Государь спокоен и говорит, что видит в теперешнем обороте дел перст Божий. Доверие к Венскому кабинету сильно поколебалось. Граф Андраши начинает сближаться с Англией. Даже и в отношении к германскому императору, другу и дяде, возникают уже сомнения: на днях он телеграфировал государю, что отправил ему собственноручное ответное письмо, а вслед за тем, как обнаружилось из разбора шифрованной телеграммы на имя германского посла Швейница, приказал ему не представлять государю отправленного письма, а дождаться присылки другого, на перемену. Что значит эта замена одного письма другим, пока трудно объяснить. Во всяком случае, этот факт выказывает некоторую нетвердость, шаткость в настроении Берлинского кабинета. Канцлер был прав, сказав сегодня государю, что его величеству не на кого возлагать надежд, кроме самого себя.

Вчера прибыл сюда из Бухареста румынский генерал князь Гика, тот самый, который во всё время похода состоял при особе государя. Наконец и князь Горчаков сознал необходимость категорических объяснений с румынами. Жаль, что несколько поздно.

Великий князь Константин Николаевич с горячностью продолжает высказывать мысль, о которой говорил мне в четверг вечером. Вчера он приехал ко мне прямо от князя Горчакова, которому также развивал свой план с присоединением еще новой идеи – обращения государя к русскому народу с манифестом, в котором необходимо торжественно заявить об изгнании турок из Европы и нашем бескорыстном желании устроить судьбу христианского населения Балканского полуострова. Великий князь говорил, что канцлер поддается этим мыслям, намеревается доложить о них государю и советует самому великому князю заняться редакцией предположенного манифеста.

Такая податливость канцлера показалась мне сомнительной. Сегодня утром, когда мы вышли вместе из кабинета государя, я спросил князя Горчакова, почему же он умолчал о проектах великого князя Константина Николаевича. Тогда канцлер с обычной своей горячностью восстал против этого проекта и сказал мне, что «вовсе не обещал великому князю доложить государю о такой бессмыслице».

Вечером получил я от великого князя приглашение заехать к нему на несколько минут. Я нашел у него Сольского, которому он поручил было проектировать манифест. До входа в кабинет великого князя мы успели обменяться с Сольским несколькими словами, из которых я мог заметить, что он совершенно не разделяет мнений великого князя и желал бы отклонить его от задуманного проекта. Очевидно, что если известия о согласии Порты на условия мира справедливы, то не может уже быть и речи об изгнании турок из Европы.

Великий князь рассказал нам, что сегодня же утром имел случай развить свои предположения государю, который, выслушав его, не высказал, однако же, никакого заключения. Иначе и быть не могло: кто знает характер и приемы государя, тот мог предсказать великому князю, что фантастические его проекты будут встречены одним молчанием. Впрочем, и сам великий князь при изменившихся теперь обстоятельствах уже и не настаивает на своем проекте манифеста, а только выражает желание, чтобы наша дипломатия взяла инициативу в приглашении Европы к общему соглашению относительно восточного вопроса. Такого рода мнение и я вполне разделяю. Тут даже и спора нет.