Книга Бинти - Ннеди Окорафор

Когда офицер протянул мне мою астролябию, меня охватило искушение швырнуть ее назад. Он был старым кушитом, таким старым, что уже имел право носить черный как ночь тюрбан и лицевое покрывало. Его скрюченные артритом пальцы дрожали так, что он едва не уронил астролябию. Он гнулся, точно умирающее пальмовое дерево, и, когда он сказал: «Вы никогда не путешествовали, поэтому я должен произвести полное сканирование. Оставайтесь на месте», – голос его был суше, чем красная пустыня, окружающая мой город. Но он читал мою астролябию так же быстро, как мой отец, что меня сразу и поразило, и напугало. Он отворил ее, быстро прошептав цифровые последовательности, и руки его, что внезапно стали твердыми и точными, заскользили по дискам так стремительно, словно она была его собственной.

Покончив с этим, он уставился на меня своими бледно-зелеными глазами, которые, казалось, проницали меня глубже, чем его приборы – мою астролябию. За моей спиной стояли другие пассажиры, я слышала, как они перешептываются и посмеиваются, как хнычет ребенок. В терминале было прохладно, но присутствие чужих людей жгло меня так, что у меня заломило виски, а ступни зачесались.

– Поздравляю, – сказал он своим сухим шелестящим голосом, протягивая мне астролябию.

Я растерянно нахмурилась:

– С чем?

– Твой народ может гордиться тобой, дитя, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. Затем он широко улыбнулся и потрепал меня по плечу. Он только что увидел всю мою жизнь. Он знал о том, что меня приняли в Оозма Уни.

– Ох! – Горло у меня перехватило, на глазах выступили слезы. – Спасибо, сэр, – сказала я, принимая астролябию из его рук.

Я торопливо протискивалась сквозь толпу в терминале, слишком хорошо ощущая присутствие людей. И хотя я подумывала о том, чтобы отыскать туалетную комнату, где я смогла бы обновить отжиз и попытаться стянуть волосы на затылке, я продолжала двигаться. Почти все пассажиры в этом терминале носили черные и белые одежды кушитов; женщины в белых туниках, перетянутых разноцветными поясами, и в белых покрывалах, мужчины – в черном, точно могущественные духи. Я во множестве видела их по телевизору, да и в городе они попадались там и сям, но тут они захлестывали меня, точно волна. Вот я и попала на край света.

Стоя в очереди на паспортный контроль перед посадкой, я почувствовала, как кто-то сзади тянет меня за волосы. Я обернулась и встретила взгляды нескольких кушиток. Они разглядывали меня: все они за моей спиной разглядывали меня.

Та женщина, что дернула меня за косичку, теперь смотрела на свои пальцы, и, нахмурившись, терла большим пальцем об указательный. Подушечки пальцев были измазаны ярко-оранжевым – моим отжизом. Она поднесла их к носу и принюхалась.

– Пахнет жасмином, – удивленно сказала она соседке слева.

– Не навозом? – спросила другая. – Я слышала, от них несет навозом, потому что это и ест навоз.

– Нет, определенно жасмином. Хотя липнет, как навоз.

– А у нее вообще настоящие волосы? – поинтересовалась еще одна у той, что потирала пальцы.

– Не знаю.

– Эти любители грязевых ванн на все способны, – пробормотала первая.

Я вновь отвернулась и сгорбилась. Мама учила меня не спорить с кушитами. Отец говорил, что, когда он разговаривал с кушитскими торговцами, что приезжали к нам в город покупать астролябии, он старался по возможности умалиться. «Или это, или я развяжу войну, которую придется вести до конца», – говаривал он. Мой отец не верил в войны. Он говорил, война зло, но, когда она начнется, он ринется в нее, как песок в песчаную бурю. И затем он возносил короткую молитву Семерым, чтобы они отвели от нас войну, и еще одну молитву, чтобы предыдущая была услышана.

Я перекинула косички на грудь и дотронулась до эдана в кармане. Я постаралась сосредоточиться на нем, на его странных символах, странном металле, странной поверхности. Я нашла эдан восемь лет назад, как-то в послеполуденный зной исследуя пески за городом. Эданом мы называем любое устройство, чье назначение затерялось в глубине веков, устройство столь древнее, что сейчас оно воспринималось лишь как предмет искусства.

Мой эдан был поинтереснее любой книги, любой сработанной мною в лавке отца астролябии, за право купить которую эти женщины, возможно, передрались бы насмерть. И он был моим, в моем кармане, и эти высокомерные женщины, что толпятся за мной в очереди, никогда об этом не узнают. Они обсуждают меня, их мужчины, возможно, тоже. Но никто из них не знает, чем я обладаю, куда я направляюсь, кто я такая. Пускай себе судят да рядят, к счастью, больше никто из них не дергает меня за волосы. Я тоже не люблю войн.

Офицер досмотра, когда я шагнула вперед, нахмурился. За его спиной я видела три выхода, один, тот, что посредине, вел к кораблю под названием «Третья Рыба», тому, что должен доставить меня в Оозма Уни. Его отворенная дверь была большой и круглой и вела в просторный коридор, освещенный мягким синим светом.

– Пройдите вперед, – сказал охранник. Он носил униформу низшего звена, как и весь наземный персонал космопорта, – длинный белый бурнус и серые перчатки. До сих пор я видела эту форму лишь в телесериалах и книгах и, несмотря на все, едва удержалась от смеха. Уж очень нелепо он выглядел. Я шагнула вперед, и меня затопило теплом и алым светом.

Когда я прошла сканирование, офицер безопасности потянулся к моему левому карману и вытащил эдан. Нахмурившись, он поднес его к глазам.

Я ждала. Что ему известно?

Он осматривал звездчатый куб, нажимал на то и на сё, разглядывал странные символы, испещряющие поверхности, на безуспешную расшифровку которых я убила два года. Он поворачивал его так и сяк, водя пальцем по черным, синим, белым петлям и завихрениям, так похожим на кружева, которыми девушки накрывают головы, празднуя наступление одиннадцатилетия.

– Из чего это сделано? – спросил он, поднося эдан к сканеру. – Металл не определяется.

Я пожала плечами, слишком хорошо сознавая, что люди, что стоят позади меня в очереди, смотрят на меня. Для них, скорее всего, я не отличалась от тех, кто обитал в пещерах пустыни за городом, так почерневших на солнце, что они походили на ходячие тени. Что скрывать, увы, и во мне текла кровь Пустынников – со стороны отца; вот откуда у меня такие буйные волосы и темная кожа.

– В вашем удостоверении личности указано, что вы – мастер гармоний, одна из тех, что создает самые совершенные астролябии, – сказал он. – Но этот предмет – не астролябия. Вы его сами сделали? И как вы могли его сделать, если не знаете его состава?

– Не я его сделала, – сказала я.

– Тогда кто?

– Это… просто очень древняя вещь, – сказала я, – никаких расчетов с ее помощью делать нельзя. Это просто старая счетная машинка, я ношу ее с собой на удачу.

Это частично было ложью. Но даже я не знала наверняка, что эдан может, а чего не может.