Книга Альпийский синдром - Михаил Полюга

– Что у тебя? Цел? – покосился я на Игорька, выбравшегося на склон вслед за мной и не отрывавшего завороженного, ошеломленного взгляда от покореженного, одноглазо подсвечивающего у наших ног автомобильного остова.

Тот кивнул, что-то пробормотал, невнятно чертыхнулся, – и от сердца у меня отлегло: кажется, цел и невредим.

Но следом жуткая мысль бросила меня в холодный пот: в багажнике «семерки» остались три канистры с бензином, на заднем сиденье – дипломат, а в нем – пистолет ТТ, месяца два назад выданный мне под расписку в областной прокуратуре.

– Дипломат… нужно забрать, – позабыв об Игорьке, повторил я вслух, беспомощно развел руками и в следующий миг совершил подлость: заглянул парню в глаза: – Там – пистолет… – умалчивая о злополучных канистрах.

Наверное, взгляд у меня был такой прибитый и просящий, что водитель тотчас заскользил вниз по склону – сгорбившись, взмахивая для равновесия одной рукой, а другой хватаясь за ветки и съезжая подошвами по суглинку и мокрой взъерошенной траве.

– Стой! Куда? Я сам заберу… – испытывая запоздалый стыд и ужас от того, что каждую секунду может произойти, крикнул я вдогонку Игорьку, но тот уже опустился на четвереньки и, ворочая ширококостным мускулистым телом, неловко протиснулся через окно в лежащий на крыше автомобиль.

Следующая секунда показалась вечностью. «Что он там возится? Ведь рванет… ей-богу, рванет!.. – порывался к машине я, но ноги словно приросли к почве, я и шагу ступить не мог – только вытягивал шею, не отрывал глаз от подошв Игорька, высовывающихся из оконного проема, и почему-то думал о рваном кленовом листе, накрепко впрессованном в рифленую подошву: – Ну вот, новые кроссовки измазал…»

Но и вечность миновала, затих гул двигателя, погас дымный, молочно-блеклый свет раскоканной фары, – и тотчас отовсюду подступила тишина, оглушительная, вселенская, такая, что стало слышно биение каждой капли по упругим сочным листам. Или это кровь стучала в висках?..

– Вот, – Игорек протянул мне дипломат, но я не смог удержать его в правой руке – плечо тянуло книзу, что-то в плече было не так, как должно, – и я перехватил дипломат левой рукой. – Что с плечом, Евгений Николаевич?

А что с плечом? Ничего особенного с плечом. Просто оно почему-то опустилось, как бы провисло, стало ниже, чем прежде. Но – никакой боли, а если бы что-то не так – была бы боль, непременно почувствовал бы боль…

– Черт! А у меня шею потянуло, – осторожно, щадяще вертя головой и ощупывая шею, вздохнул Игорек. – И кожу ссадил, – задрав измазанную в зелени футболку, он потрогал пальцем кровоточившую потертость на боку.

«Что ссадина, ерунда. Легко отделался», – подумал я, успокаиваясь насчет Игорька, но все более озадачиваясь собственным плечом и пытая его на все лады: клонясь вправо, подлаживаясь, отыскивая плечу удобную позу, двигая предплечьем вверх-вниз и ожидая ответного болевого укола. Но плечо все так же провисало, и все так же не ощущалась боль, – как ни вслушивался в себя, как ни пытал-допытывал: что со мной? Только головокружение, и то едва ощутимое, да шум в ушах, да непреходящий шелест дождя.

– Что делать будем, Евгений Николаевич? – спросил Игорек, морщась и ощупывая пальцами еще одну ссадину – на локте.

– А что произошло, ты можешь мне объяснить? – отвечая вопросом на вопрос, вяло отозвался я, искоса глянул на подавленного Игорька и вдруг нервно хихикнул, кривя губы и ощущая, как у меня подрагивает, словно от зубной боли, щека. – Ничего не помню. Скользнули влево, что-то мигнуло и завертелось – и все.

А сам подумал, что с этим своим хихиканьем выгляжу в глазах Игорька законченным идиотом. Всегда у меня так: в критические минуты реакция почему-то неадекватная, заторможенная.

– Обгоняли грузовик. Нас бросило под колеса, вы взяли влево – ну и понесло… Дождь, резина лысая, разномерка… Я говорил, что ездить нельзя, но вы же упрямый, – как бы оправдываясь, сказал Игорек и зашипел от боли, неосторожно коснувшись пальцами ранки на локте. – И вообще, раз понесло – сбрасывайте газ, а не наоборот… Говорил же, показывал, – почти со злобой, едва сдерживаясь, добавил он и, словно мальчишка, шмыгнул носом.

«Такое было уже», – внезапно припомнил я другой, более счастливый случай на зимней обледенелой дороге. Тогда выскакивая на горку на слепом повороте, я запоздало увидел две помятые машины у левой обочины, рядом с ними – милицейскую «шестерку» и краснолицего гаишника, толковавшего о чем-то двум сконфуженным мужичкам. Я хотел сбросить газ, но вместо этого почему-то придавил педаль, и «семерка» заскользила – по диагонали, как и теперь, – полетела на машины, мужичков и гаишника, поднявшего навстречу неминуемой погибели изумленное, оцепенелое, какое-то обреченное лицо. В тот раз, опамятовавшись под крик Игорька, я все-таки успел сбросить газ и выровнять руль…

– Так-с! – пробормотал я, пытаясь сосредоточиться, но мысли были вразброд, и я тянул время, придумывая, что сказать Игорьку. – Так-с!

Дождь иссяк, но влажный пар все еще клубился у лица и рук. И вдруг сквозь мокрую листву скользнул короткий, слепящий солнечный луч, и под лучом этим пар рассеялся, сверкнули и ожили хрустальные дождевые капли, а пятачок на обочине раздвинулся, стал многомерным и многоликим. И, как случается после забвения или сна, с четкой, осязаемой реальностью я увидел и ощутил придорожную канаву, зелень, мокрые волосы, прилипшую к телу тенниску и робко постанывающее, провисшее под рукавчиком плечо. А еще – изжеванную «семерку», опершуюся багажником и капотом о скаты узкой канавы и перекувыркнувшуюся в таком положении несколько раз. Господи боже мой, если бы не канава, крышу смяло бы вместе с головами! Если бы не молодые упругие деревца и кусты, принявшие на себя и смягчившие первый удар!..

– А где этот скот на грузовике? – спросил я рассеянно, думая об ином – о том, что выжили чудом, что могли не выбраться и меня не было бы сейчас или был бы, но поломан и раздавлен, что еще хуже, и горше, и печальней. – Ведь видел, что кувыркнулись, что по его вине, и не остановился. Скот!

– Скот, – квело согласился Игорек и поглядел на меня с укором.

– Что смотришь? Ну да, лысая резина, разномерка… Я помню… Но он тоже виноват. Ему бы сдвинуться, пропустить, а он прет по осевой…

Сказав так, я увел глаза и двинулся через кусты к дороге. Игорек пошел следом, тяжко вздыхая и неразборчиво бормоча у меня за спиной.

Выбравшись на песчаную обочину, всю в мелких рябеньких лужах и клочках чахлой травы, мы ступили на шоссе, курившееся мокрым асфальтом, и, не сговариваясь, оглянулись. Несчастная «семерка» была надежно укрыта в густой зелени от чужих любопытных глаз, и это хоть как-то успокаивало: меньше всего сейчас нужны были чужие глаза…

– Останешься здесь. Сколько нужно, столько и будешь ждать, – сказал я Игорьку и ободряюще улыбнулся; улыбка получилась неубедительной и фальшивой, но другой не было теперь у меня. – А я – в Козельск, постараюсь что-то придумать. К Ключареву поеду, Ключарев поможет. Эй, что ты там?

Я проследил за взглядом Игорька и увидел на другой стороне дороги, на обочине, небольшой памятник, – такие с некоторых пор устанавливают на месте аварии родные и близкие погибших. На памятнике была привинчена табличка с именами, у подножия тлел венок из искусственных, выгоревших на солнце цветов.