Книга Дорогая мамуля - Нора Робертс

Теперь Стайнер начал жестикулировать. Он хватался за лицо, за горло, за волосы. Его руки были повсюду.

– О боже, боже! Я думал, это потому, что сильно накурено. И вдруг, представляете, он влезает на подоконник, на роже такая дурацкая ухмылка от уха до уха. И кричит: «Всем счастливого Рождества и спокойной ночи!» А потом, мать твою, просто ныряет за борт. Головой вперед. Господи боже, вот он был, и вот его нет. Никто не успел его схватить. Черт, никому и в голову не пришло. Все случилось так быстро, просто жуть. Все закричали, все куда-то побежали… Я подбежал к окну и выглянул.

Он вытер лицо ладонями и вновь содрогнулся всем телом.

– Я крикнул, чтобы кто-нибудь вызвал службу спасения, и мы с Беном бросились вниз. Сам не знаю, зачем. Мы были его друзьями, вот и побежали.

– Где он достал дурь, Рон?

– Черт, ну и вопрос. – Рон оглядел улицу за ее головой. Ева прекрасно понимала, что он в эту минуту ведет маленькую войну с самим собой: настучать или молчать до последнего? – Должно быть, взял у Зиро. Мы скинулись всей компашкой, чтобы достать праздничный набор. Ничего тяжелого, клянусь.

– А где работает Зиро?

– У него Интернет-клуб на углу Бродвея и 29-й улицы. Так и называется «У Зиро». Зельем торгует из-под полы. А Тюфяк… Черт, он бы и мухи не обидел. Он был просто большой глупый парень.

Пока большого глупого парня и хмыря, на которого он приземлился, соскребали с тротуара, Ева поднялась в гостиничный номер, где проходила вечеринка. Все выглядело именно так, как она и предполагала: чудовищная мешанина брошенной одежды, пролитой выпивки, недоеденной пищи. Окно осталось открытым. И, слава богу, потому что в помещении все еще стояла неописуемая вонь от курева, рвоты и секса.

Свидетелей – тех, что не разбежались, как кролики, – допрашивали в соседних комнатах, а потом отпускали.

– Твоя оценка? – спросила Ева у Пибоди, пересекая напоминающий минное поле ковер, усеянный упавшими тарелками и стаканами.

– Помимо того, что Тюфяк не доберется до дому к Рождеству? Несчастный идиот накачался дурью, решил небось, что Рудольф[2]ждет его за окном вместе с санками и остальными оленями. Он прыгнул на глазах больше чем у дюжины свидетелей. Смерть по причине экстремальной глупости. – Увидев, что Ева не отвечает и упорно смотрит в открытое окно, Пибоди перестала подбирать и упаковывать раскатившиеся по полу пилюли. – А у вас своя оценка?

– Никто его не толкал, но кто-то помог ему в обретении экстремальной глупости. – Ева рассеянно потерла бедро, которое все еще ныло время от времени после недавнего ранения. – Вот увидишь, в его анализе на токсикологию будет кое-что, помимо пилюль для поднятия настроения и мужской потенции.

– В свидетельских показаниях ничто не указывает на враждебное отношение к нему со стороны кого бы то ни было. Он был просто мусор, никто. И это он принес сюда «химию».

– Вот именно.

– Хотите отследить толкача?

– Тюфяка убили наркотики. Это оружие, а в руке его держал тот, кто продал бедному парню. – Ева заметила, что растирает бедро, отдернула руку и повернулась кругом. – Что сказали свидетели насчет его пристрастия к наркотикам?

– Да не было у него никакого особого пристрастия! Просто баловался на вечеринках, и то нечасто – Пибоди вдруг задумалась. – Толкачи часто добавляют в стандартные наборы крепкой дури, чтобы расширить поле деятельности. Ладно, я проверю, что у отдела наркотиков есть на этого Зиро, а потом мы пойдем и потолкуем с ним.

Ева предоставила Пибоди вести расследование, а сама занялась выявлением ближайших родственников. У Тюфяка не было ни жены, ни сожительницы, но у него была мать в Бруклине. У Джейкобса была жена и ребенок. Она позвонила консультанту-психологу Департамента полиции. Извещение ближайших родственников – дело нелегкое при любых обстоятельствах, а уж в праздники особо.

Вернувшись на тротуар, Ева оглядела полицейское ограждение, напирающую на него толпу, жуткие следы, оставшиеся на тротуаре. В том, что случилось, было слишком много фарсовых элементов, не говоря уж об элементарной глупости. Их невозможно было игнорировать.

Но два человека, которые еще этим утром были живы, теперь, лежа в черных мешках, ехали в морг.

– Эй, леди! Эй, леди! Эй, леди!

На третий окрик Ева оглянулась и заметила мальчишку, проскользнувшего под желтую ленту полицейского ограждения. Он тащил потрепанный чемодан размером чуть ли не больше его самого.

– Это ты мне? Я что, похожа на леди?

– Есть хороший товар. – Ева ничуть не удивилась и взглянула на наглого сопляка даже с некоторой долей уважения, когда он щелкнул застежкой. Из-под низа выскочила тренога, чемодан раскрылся и превратился в стол, нагруженный шарфами. – Хороший товар. Стопроцентный кашемир.

У мальчишки была кожа цвета черного кофе и удивительные зеленые глаза. С его плеча свисал на ремне скейтборд, раскрашенный красно-желто-оранжевыми красками в языки пламени.

Улыбаясь ей, он проворными, ловкими пальцами вытаскивал из общей кучи один за другим шарфики.

– Этот цвет вам пойдет, леди.

– Господи, парень, я же коп!

– Копы знают, что такое хороший товар.

Ева сделала знак полицейскому в форме, который уже спешил к ним на всех парах, вернуться назад.

– Мне тут сначала надо разобраться с парой мертвых парней.

– Их уже увезли.

– Ты видел прыгуна?

– Не-а. – Он покачал головой с явным сожалением. – Главное я пропустил, но мне рассказывали. Всегда толпа собирается, когда кто-нибудь из окошка сигает. Вот я и подвалил. Хороший бизнес. Как насчет этого красного? Отлично подойдет к этому крутому пальтецу.

Ева оценила его нахальство, но сохранила строгое выражение на лице.

– Я ношу крутое пальтецо, потому что я крутая, а если это кашемир, я съем весь чемодан.

– На бирке сказано «кашемир», а остальное не считается. – Он опять ослепительно улыбнулся. – Вам пойдет красный. Я вам скидку дам.

Ева покачала головой, но тут ее взгляд упал на один из шарфов – в зеленую и черную клеточку. Она знала кое-кого, кто мог бы его носить. Возможно.

– Сколько? – Она взяла клетчатый шарф, и он оказался на удивление мягким. Гораздо мягче, чем она ожидала.

– Семьдесят пять. Дешевле грязи.

Она бросила шарф обратно в чемодан и смерила мальца взглядом, который былому понятен.

– Грязи у меня много.

– Шестьдесят пять.