Книга Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд

– Почему вы не подождали? – упрекнула она его. – Я хотела сделать для вас сюрприз.

– Да вы уже и сделали его! – ответил он. – А я больше не в силах ждать. Я пришел, чтобы вам помочь.

Он прополз на коленках в дверь и встал позади нее. Когда хлеб поджарился и он принял от нее вилку, то нагнулся и поцеловал ее в голову. Маретта густо покраснела и тихонько стыдливо засмеялась. Поднимаясь на ноги, она потрепала его по щеке, и Кент тоже засмеялся. И все время, пока она накрывала на стол на подъемной полочке, она то и дело касалась то его плеча, то волос и весело посмеивалась. Глаза ее светились счастьем. А потом оба они стали рядышком на коленях перед столом и с аппетитом поели. Маретта налила ему кофе, всыпала в него сахару и приправила из жестянки сгущенным молоком, и Кент был так безгранично доволен, что даже и не вспомнил, что никогда не любил кофе с молоком.

Утреннее солнышко заглянуло к ним в малюсенькое окошечко и в открытую дверцу. Кент указал ей на роскошную картину реки и ярко-зеленые леса, полосами тянувшиеся по бокам и уходившие далеко назад. После завтрака Кент и Маретта вышли на воздух.

Некоторое время она стояла молча и без движения в созерцании того, что видела перед собой. Кенту казалось, что она замерла. Она смотрела на леса, запрокинув назад голову, расстегнула ворот и подставила свои горло и грудь под дуновение свежего ароматного лесного ветерка. Глаза ее светились как звезды. Все ее лицо было освещено солнцем, и, глядя на нее, Кент подумал о том, что еще ни разу не видел ее такой красивой, как в это удивительное утро.

Это – ее и его мир. Это – мир, отличный от всех миров, какие только существуют во вселенной. Отличный даже от того, который остался позади них, у пристани Атабаски, всего только в нескольких десятках миль позади, потому что здесь не было ни звука, ни топота, ни тени, говоривших о разрушительной работе людей. Теперь они были уже в объятиях Великого Севера и все ближе и ближе с каждой минутой проникали в самое его сердце, в самую глубь его могущественной, пульсирующей души.

Сверкая на солнце мокрыми после бури листьями, деревья тяжело нависли над рекой. От них шло дыхание жизни и доносилось трепетное счастье бытия. Они стеной возвышались по обеим сторонам реки, как бы охраняя ее от цивилизации. И вдруг девушка протянула перед собой руки, и Кент услышал ее глубокий вздох.

Она позабыла о нем. Она позабыла обо всем на свете, кроме реки, лесов и того еще девственного мира, который лежал перед ними впереди, и была рада. Этот мир, к которому она обращала свой привет, был криком ее души, был ее миром всегда и навсегда. В нем сосредоточились все ее мечты, все ее надежды, все желание ее жизни. И когда наконец она медленно обернулась к Кенту, то он протянул к ней руки, и она увидела на его лице то же выражение торжества, какое было и на ее лице.

– Я рада, рада! – воскликнула она с восторгом. – О, как я рада, Джимс!

И она бросилась в его объятия. Ее руки стали гладить его по лицу. А затем она положила ему голову на плечо и, глядя вперед, стала полной грудью вдыхать в себя свежий чистый воздух, доносивший до нее из лесов ароматный жизненный эликсир. Она не говорила, не двигалась, не шевелился и Кент. Плот повернул за изгиб реки. Громадный лось выскочил из воды, побежал к берегу, и они долго еще слышали потом, как он пробирался сквозь чащу деревьев и как под его ногами трещал валежник. Маретта вся превратилась в слух, насторожилась, но не произнесла ни слова. А затем Кент услышал, как она зашептала:

– Как давно я здесь не была, Джимс! Уже целых четыре года!

– И вот теперь мы отправляемся к себе домой, милая Серенькая Гусочка, – сказал он. – Вы хотели бы быть там одна?

– Нет. Я и так уж долго была одна. В Монреале было так много народа и так много всякой всячины, что я истосковалась по своим лесам и горам. Думала даже, что умру. Только две вещи я там и любила…

– Какие?

– Хорошие платья и башмаки.

Он крепче прижал ее к себе.

– Теперь я понимаю!.. – усмехнулся он. – Вот почему вы в первый раз пришли к нам на высоких каблучках.

Он склонился над ней, а она подняла к нему свое лицо. И он поцеловал ее прямо в губы.

– Ни один мужчина, – воскликнул он, – не мог бы любить женщину так, как я люблю вас, Ниска, моя северная богиня!

Минуты и часы этого дня всю жизнь потом оставались незабываемыми для Кента. Были моменты, когда они казались ему такими странными и иллюзорными, точно он видел их во сне, точно в эти часы и минуты он жил и дышал в каком-то сказочном, феерическом мире, сотканном из тончайших паутинок радужных мечтаний и грез. Но бывали и такие мгновения в его жизни, когда мрачные тени трагедии, от которой они теперь убегали, как будто были причиной всего случившегося, овладевали всем его существом. Да и теперь ему иногда казалось, что они находились не в сказочной стране, а на кратере огнедышащего вулкана, что это был сладкий сон, который в любое мгновение могла прервать страшная действительность. Но эти периоды опасений сами по себе казались ему тенями, на какой-нибудь один момент омрачавшими его счастье.

Только одна Маретта заставляла его иногда сомневаться. Он все еще никак не мог убедить себя в том, что она действительно его любила. Более чем когда-либо в торжестве этой любви, которая так неожиданно сошла к ним обоим, она казалась ему ребенком. Ему представлялось, будто в эти первые часы этого блаженного утра она совершенно позабыла и о вчера, и о позавчера, и обо всех днях, которые остались позади. Она ехала домой. Она так часто говорила ему об этом, что это стало его уже утомлять. И все-таки она еще ровно ничего не рассказала ему о своем доме, и он терпеливо ожидал, когда наконец она исполнит свое обещание. И она уже не выказывала никакой неловкости, когда он брал ее теперь на руки, и даже сама поворачивала к нему лицо, так что он мог свободно целовать ее в самые губы и смотреть ей в большие сверкавшие глаза. Ему невольно приходили в голову мысли о Кедсти и о законе, который, наверное, уже заявил о своем существовании на пристани Атабаске.

Она, как ребенок, вырвала из его руки свою руку, сказала ему, чтобы он ее подождал, убежала в домик и тотчас же возвратилась обратно с гребешком в руках. После этого она уселась потверже на борт плота и стала на солнышке расчесывать себе волосы.

– Мне приятно, что вам нравятся мои волосы, – сказала она.

Она распустила их, стала ласково перебирать их пальцами, разглаживать, расчесывать, и они показались ему при солнечных лучах еще прекраснее, чем когда-либо.

Окончив прическу, она вдруг запела, протянула к нему руки, схватила его за голову и привлекла ее к своей.

Их близость друг к другу в течение этого дня казалась сновидением. С каждым часом они все глубже и глубже проникали в самое сердце Великого Севера. Солнце светило ярко. Леса по берегам реки становились все величественнее в их тишине и беспредельности, и молчание пустыни царило вокруг. Кент чувствовал себя так, точно они проезжали по раю. Но вдруг оказалось необходимым начать работать рулем, потому что все время тихо катившая до сих пор свои воды река стала бурливее и быстрее.