Книга Сердце меча - Ольга Чигиринская

— Почему бы тебе в таком случае не порадовать женщин? — пожал плечами Моро.

Шнайдер глянул на него исподлобья и сказал:

— Не зли меня.

Моро развел руками: как хочешь.

— У тебя кровь.

Рихард осмотрел себя и увидел на рукаве белой накидки красное пятнышко. Потом он посмотрел на Моро и сказал:

— У тебя тоже.

— Это её.

Шнайдер снова долго молчал, глядя ему в лицо. Потом спросил:

— Долго ли призрак Экхарта будет преследовать нас?

— До самой смерти.

Шнайдер сплел пальцы в замок и опустил на них голову. На душе у него было погано как никогда — кроме, пожалуй, того дня, когда Вавилон проголосовал за уничтожение Сунасаки. Какой демон гонит их с тех пор? Почему мальчик в точности повторил слова Бона — «вы изолгались…». Только Бон говорил «мы». «Мы изолгались». Боги, боги, небо вечное, как мы изолгались! Ложь погубила Вавилон, Рива начали эту войну, чтобы остановить ложь, и что? Каким крахом обернулась победа, какой недолговечной она была. Все из-за одной планетки на перекрестке космических дорог. Камешек на обочине, который Рива походя решили подобрать. Переговоры вели Сонг Юхэй и Лорел, станционные правители стлались ковриками. Только один человек из делегации Сунасаки высказал возражения — в весьма резких выражениях, сразу выдававших не политика, а бывшего спортсмена. Райан Маэда. Йокодзуна. Абсолютный чемпион по сумо. Единственный уроженец захолустной Сунасаки, широко известный за пределами своей планеты. Единственный, кто был прав.

— Ты под домашним арестом, — сказал Шнайдер. — Уезжай в манор сегодня же и не появляйся в городе.

— Хорошо, — покорно сказал Моро.

— Этого недостаточно. Дай мне слово, что не покинешь манор, пока я не вызову тебя.

— Даю слово, Рихард.

— Это серьезно, Морихэй. Я отдал приказ стрелять на поражение, если тебя заметят в городе.

— Я учту.

— Иди, — Шнайдер вздохнул и снова отдался горестным мыслям.

Видимо, так уж покарала их судьба — заставив второй раз ступить в то же дерьмо. И все идиоты Пещер Диса хвалили сейчас его великодушие — а где тут великодушие, в чем оно состоит? В том, чтобы дважды отобрать у человека всех близких, а потом все равно примучить и убить? Трижды предложить жизнь — это был долг. Но мальчик выбрал смерть, и это было такое же добровольное жертвоприношение, как и смерть Бона. Убедительная кровавая точка в конце предложения. Только Бон немного лукавил, убивая себя в церемониальном зале в знак того, что не знает за собой вины — он действительно послал человека убить Дормкирка. А молоденький сохэй не лукавил нисколько, и от этого было еще тошнее, и никак не могло отвязаться то же ощущение, что преследовало Рихарда после смерти Бона — теперь уже ничего не будет как прежде…

Конечно, дело тут в том, что Лорел умерла, а не в том, что ее смерть от руки выжившего на Сунасаки показалась чуть ли не знамением. Она была его половинкой, и, улетая, он был спокоен за планету, потому что она оставалась. Он не женился: не находил возможным делить свою любовь и власть между Лорел и какой-то другой женщиной. С раннего детства он знал, что мать любит его больше, чем сестру — но сам он любил сестру чуть больше, чем мать. Она стала поверенной его военных тайн так же, как была когда-то поверенной тайн мальчишеских… ведь говорят, что мужчины — это мальчишки с дорогими и опасными игрушками…

Они понимали друг о друге то, что никто из них не говорил вслух. Он понимал, почему она спустилась с галереи. Она поняла бы, почему он решил пощадить мальчика. В этом мире осталось много хороших людей и прекрасных кораблей — но нет того, кто понимал бы его без слов. Даже для объяснения с Эльзой понадобятся слова.

Шнайдер снял и бросил на пол накидку с пятнышком крови, вызвал гема и велел ему принести в комнаты Бет корзину вина. Прогнав Белль, помогавшую хозяйке раздеваться, он достал одну из бутылок.

— Поминки будут только завтра, — сказала Бет.

— А мы устроим сегодня, — Шнайдер расставил на столе бокалы и снял с бутылки защитную пленку — как шею птице скрутил. — Зачем тебе нужна была эта выходка?

— Кто-то же должен был спеть песню и для моих близких, — оскалилась Бет.

Вино цвета крови наполнило бокалы до середины. Шнайдер сбросил белую сорочку и остался по пояс голым. По его левому плечу вился узор татуировки, абстрактное переплетение черных ветвей и алых языков пламени. Он сел в кресло у стола и жестом пригласил Бет сесть в другое. Поднял бокал.

— Бери все, не отдавай ничего. Девиз Дома Рива.

Пригубил.

— Я не хочу пить.

— Хочешь, — кивнул Шнайдер. — Ты хочешь наконец-то с кем-то поговорить и излить душу, и я хочу, а лучшего посредника, чем вино, никто еще не придумал. Сядь, племянница.

Бет села и выпила.

— Опять Санта-Клара?

— Да, опять Санта-Клара… До войны почти каждый в Доме Рива мог позволить себе такое вино… Даже планетники. И на что я только не готов, чтобы приблизить день, когда такое вино снова сможет пить каждый…

— Не готов прекратить войну с Империей, — буркнула Бет.

— Да вот только что на это. Мир с Империей — это измена всему, что есть Рива. Какой смысл сохранить труп дома Рива, если его дух будет убит? А Империя его не потерпит…

— А как насчет этих, как их там… ну, людей и кораблей?

Шнайдер рассмеялся.

— Девочка, поднимись со мной к кораблям и поговори с людьми: кто из них хочет мира с Римом и на каких условиях. Есть вещи, большие, чем просто выживание.

Бет не говорила ни слова. Он не обманывался на ее счет — она все еще римлянка.

— Сейчас, — сказал Шнайдер тихо. — Ты очень похожа на нее. Поворот головы, выражение глаз… Это сходство — оно убило ее. Если бы тебя нельзя было принять за клона — она осталась бы жива. Но сейчас… я смотрю на тебя и чувствую себя десятилетним мальчиком. Лорел на шесть лет меня старше… была. Когда ей было шестнадцать, я смотрел на нее вот так же. Я уже знал, что моя сестра — красавица. Сравнивать женщин с ней вошло у меня в привычку, и до сих пор все проигрывали.

Вино кончилось в бокалах, Шнайдер долил еще.

— Я расскажу тебе о ней. Ты расскажешь мне о нем. Так мы разделим скорбь, и нам станет легче. Твоя очередь.

Бет выпила разом полбокала, отщипнула кусок холодной курицы.

— Он говорил и писал по-гэльски со страшными ошибками.

— И все? Больше ты ничего о нем сказать не можешь?

— Когда я его увидела в первый раз, он мне показался… туповатым… Даже слегка тронутым, наверное. Парень, который мечтает попасть в монастырь… Он что, шутит? Мама понимала его, а я нет…

— Но он, как будто, был в тебя влюблен…