Книга Золотая тетрадь - Дорис Лессинг

— Как Савл?

А я ответила:

— Хорошо.

Она мимоходом заметила, что виделась с Джейн Бонд и что та «не на шутку в него влюблена». Несколько дней я не вспоминала про Джейн Бонд, поэтому я быстренько поболтала с Молли о чем-то несущественном, положила трубку и снова легла на пол. Прошлым вечером Савл сказал мне:

— Мне надо немножко прогуляться, иначе я не смогу заснуть.

Он отсутствовал около трех часов. До дома Джейн Бонд примерно полчаса пешего хода, десять минут на автобусе. И да, он кому-то звонил, перед тем как уйти. Это означает, что он договорился с Джейн о любовном свидании, позвонив ей прямо из моего дома, он ушел, позанимался с ней любовью, вернулся, лег в мою постель, заснул. Нет, мы не занимались любовью прошлой ночью. Потому что я защищала себя, подсознательно, от возможной боли знания. (Однако мой разум это не тревожит, волнуется только то существо внутри меня, оно ревнует, мрачнеет, хочет причинить ответную боль.)

Он ко мне постучался и сказал через закрытую дверь:

— Не хочу тебе мешать, пойду прогуляюсь немного.

Не отдавая себе отчета в том, что я собираюсь сделать, я быстро подошла к двери, открыла ее, — он уже начал спускаться вниз, — и спросила:

— Ты идешь встречаться с Джейн Бонд?

Он окаменел, потом медленно развернулся и прямо посмотрел мне в лицо:

— Нет, я иду на прогулку.

Я ничего не сказала, потому что подумала, что не может такого быть, что он врет мне, когда я задаю ему такой прямой вопрос. Мне нужно было спросить: «Ты встречался с Джейн Бонд вчера вечером?» Сейчас я понимаю, что я этого не спросила, потому что боялась, что он станет все отрицать.

Я сказала что-то беззаботное и незначительное и отвернулась от него, закрывая за собой дверь. Я не могла думать, я не могла даже двигаться. Я заболела. Я все повторяла и повторяла, обращаясь к самой себе: «Он должен уйти, он должен отсюда уехать». Но я знала, что не смогу попросить его покинуть мой дом, поэтому я все говорила и говорила себе: «Тогда ты должна попытаться отстраниться».

Когда Савл вернулся, я поняла, что ждала звука его шагов несколько часов. К тому времени уже почти полностью стемнело. Он выкрикнул какое-то приветствие в мой адрес, чрезмерно громкое и дружелюбное, и сразу прошел в ванную. (* 12) А я сидела и думала: «Это просто невозможно, не может такого быть, что этот мужчина сразу после свидания с Джейн Бонд возвращается сюда, идет смывать с себя следы секса, понимая, что я, должно быть, все знаю. Это невозможно». И все же я знала, что это возможно. Я сидела и накручивала себя, заставляя себя спросить: «Савл, ты спал с Джейн Бонд?»

Когда он ко мне пришел, я произнесла это вслух. Он издал характерный громкий грубый смешок и ответил:

— Нет.

Потом он внимательно на меня посмотрел, подошел ко мне и меня обнял. Он сделал это так просто и так тепло, что я тут же сдалась. Он сказал, очень по-дружески:

— Да будет тебе, Анна, ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Относись ко всему проще.

Он немного приласкал меня и добавил:

— Думаю, ты должна постараться кое-что понять — мы очень разные люди. И еще — то, как ты жила здесь до моего появления, не пошло тебе на пользу. Все в порядке, я здесь.

С этими словами он уложил меня в кровать и принялся меня поглаживать и успокаивать, так, словно я была больна. А я и вправду была больна. В голове у меня все смешалось, в животе бурлило. Я не могла думать, потому что человек, обращавшийся со мной столь нежно, был тем же человеком, который делал меня больной. Спустя какое-то время он сказал мне:

— А сейчас приготовь мне ужин, это пойдет тебе на пользу. Помоги тебе Бог, но ты же настоящая семейная женщина, тебе бы стать женой хорошего надежного человека, жить бы с ним спокойно да поживать.

Потом, угрюмо (*13):

— Помоги и мне, Боже, я, похоже, всегда выискиваю именно таких.

Я приготовила ему ужин.

Сегодня утром, рано, зазвонил телефон. Я ответила на звонок, это была Джейн Бонд. Я разбудила Савла, сказала ему, вышла из комнаты и пошла в ванную, где устроила страшный шум: пустила воду ну и так далее. Когда я вернулась, он уже снова лежал в постели, свернувшись калачиком, в полудреме. Я ждала, что он мне скажет, что ему сказала Джейн или чего она хочет, но он и словом не обмолвился о ее звонке. Я снова разозлилась. Но вся прошедшая ночь была наполнена теплом и нежностью, во сне Савл поворачивался ко мне как мой возлюбленный, он прикасался ко мне, целовал меня, он даже называл меня по имени, так что все это предназначалось мне, лично мне. Я запутывалась в собственных чувствах. После завтрака он сказал, что должен уйти по делам. Последовал долгий детальный рассказ о том, что ему необходимо встретиться с одним человеком из мира киноиндустрии. По упертому деревянному выражению его лица и по ненужной сложности его объяснений я понимала, что он собирается встретиться с Джейн Бонд и что он договорился с ней о встрече, когда она ему позвонила. Как только Савл ушел, я поднялась в его комнату. Там все чрезвычайно аккуратно и опрятно. Потом я начала рыться в его бумагах. Я помню, как я подумала, ничуть себе не ужасаясь, а так, словно я делаю это по праву, потому что он мне лжет, что это первый случай в моей жизни, когда я читаю чужие письма и другие личные документы. Я злилась, мне было худо, но действовала я очень методично. В одном углу ящика стола я нашла пачку перетянутых резинкой писем, от одной американской девушки. Они были любовниками, она жаловалась, что Савл ей не пишет. Потом я нашла еще одну пачку писем, от девушки из Парижа, — снова жалобы, что он не написал. Я положила письма на место, но не аккуратно, а как попало, и стала высматривать что-нибудь еще. Потом я обнаружила несколько стопок дневников. (*14) Я помню, как подумала, что это странно, что в его дневниках записи идут в хронологическом порядке, что они не расколоты на несколько разных частей, как мои. Я пролистала несколько старых дневников, не вчитываясь, а просто пытаясь получить некое общее впечатление. Бесконечный перечень новых мест, разных работ, нескончаемый список женских имен. И через все разнообразие мест-названий, женских имен красной нитью — подробности о чувстве одиночества, об отстраненности, об изоляции. Я сидела там, на его кровати, пытаясь слить воедино два разных образа — образ мужчины, которого я знала, и того, который вставал со страниц этих дневников, последний был тотально наполнен жалостью к себе, был холоден, расчетлив и бесчувствен. Потом я вспомнила, что, когда читала собственные дневники, я себя не узнавала. Происходит нечто странное, когда кто-то пишет о себе самом. То есть — когда пишет о себе реальном, а не об образе самого себя. Результат выходит безжалостный, холодный, осуждающий. Или если не осуждающий, то в нем нет никакой жизни — да, именно так, он получается безжизненным. Я понимаю, что, написав это, я сразу оказываюсь в том месте своей черной тетради, где писала о Вилли. Если бы Савл сказал о своих дневниках или сказал бы, подводя итоги о себе молодом с точки зрения себя более позднего: «Я поступал по-свински, с женщинами я вел себя как самая настоящая свинья», или «Я правильно делаю, что поступаю с женщинами именно так», или «Я просто записываю все, что происходит, я не оцениваю свое поведение вообще никак», — что ж, что бы он ни сказал, это было бы неправильно и неуместно. Потому что чего совсем нет в его дневниках, так это его жизненной силы, обаяния, самой жизни. «Вилли позволил себе блеснуть очками через всю комнату, и он сказал…» Савл, прочно стоящий на земле, Савл, не знающий отказа, ухмыляющийся — он иронично ухмыляется по поводу своей же позы соблазнителя, — протяжно цедит: «Пойдем, малышка, давай потрахаемся, ты в моем вкусе». Я продолжала читать отдельные записи, сначала ужасаясь их холодной безжалостности; потом переводя их, опираясь на свое знание Савла, в жизнь. Настроение мое постоянно скакало: от злости, женской злости, к восторгу, который ощущаешь, наблюдая за некоей формой жизни, к восторгу узнавания.