Книга Создатель звезд - Олаф Стэплдон

Но его не покидали мысли об олене. А еще дальше в будущем ждал духовный план, ради которого он и отправился в путешествие, но на который до сих пор так и не нашел времени. Было ясно, что, если Джон не найдет способа значительно улучшить свою жизнь, ему не хватит времени на сосредоточенные размышления и духовные упражнения, в которых он так нуждался. Убийство оленя стало для него символом. Мысли о нем пробудили непривычные чувства. «У меня было ощущение, будто все охотники прошлого бросали мне вызов. Как будто… ангелы божьи приказывали мне добыть этого могучего оленя ради великой цели. Я следил за стадом без всякого оружия, желая только изучить его повадки. Однажды я набрел на охотников и стал следить за ними, пока они не застрелили могучего оленя, на рогах которого было десять отростков. Как же презирал я их за то, что убийство далось им так легко! Для меня они были паразитами, крадущими мою добычу. Но, едва подумав об этом, я посмеялся над собой, ибо у меня было не больше прав на этих животных, чем у кого-либо другого».

История о том, как Джон в итоге добыл оленя, показалась мне невероятной, но мне не оставалось ничего, кроме как поверить ей. В качестве жертвы он выбрал лучшее животное в стаде, восьмилетнего патриарха, несущего «надо лбом, крутым и гордым», «три ростка» с правой и четыре – с левой стороны. Вес шикарных рогов придавал его поступи особую величественность. Однажды Джон повстречался с оленем лицом к лицу на склоне холма. Целых три секунды они стояли, разделенные расстоянием в каких-то двадцать шагов, и неотрывно смотрели друг на друга. Широкие ноздри животного раздувались, вбирая запах охотника. Потом олень развернулся и спокойно потрусил прочь.

Когда Джон описывал эту встречу, его глаза загорелись темным огнем. Я помню, что он сказал: «В душе я поприветствовал его. Потом оплакал, потому что он был обречен. И внезапно я понял, что мне не суждено достигнуть расцвета лет. И я громко рассмеялся, и за себя, и за него, потому что жизнь коротка и беспорядочна, а смерть – часть общего порядка вещей».

Джон долго выбирал наилучший способ нападения. Следует ли ему вырыть яму-ловушку? Заарканить оленя с помощью выделанного из шкур лассо? Или раздробить хребет громадным камнем? Или пронзить сердце стрелой с костяным наконечником? Лишь немногие из его задумок выли выполнимы. Все способы, кроме последнего, казались бесчестными, а последний вариант – непрактичным. Какое-то время Джон пытался сделать кинжал из разных материалов – из дерева, из хрупких заячьих костей, из острых осколков камней. Результатом долгих терпеливых экспериментов стал нелепо крохотный стилет из твердой древесины с острием из кости, заточенный и «подогнанный» на камне. Вооруженный этим ножом и знанием анатомии, Джон собирался спрыгнуть на оленя из западни и поразить его прямо в сердце. Именно так, после многих дней бесплодного выслеживания и ожидания, он в конце концов и поступил. Среди скал была небольшая долина, где часто паслись олени, и прямо над ней нависал камень футов десяти высотой. Рано утром Джон спрятался на вершине этого камня, чтобы запах не выдал его присутствия. Великолепный олень вышел из-за холма в сопровождении трех самок. Животные настороженно принюхивались и оглядывались, затем, наконец, опустили головы и принялись мирно пастись. Долгие часы Джон лежал на голой скале, поджидая, когда нужное животное подойдет к камню. Но олень, казалось, нарочно избегал опасного места. В конце концов все животные покинули долину невредимыми. Еще два дня прошли в таком же напрасном ожидании. Лишь на четвертый день Джон сумел прыгнуть на оленя, своим весом опрокинув его на правый бок. Прежде чем зверь сумел подняться на ноги, Джон со всей силой вонзил свой самодельный клинок ему в сердце. Олень попытался выпрямиться, вслепую мотнул головой, разорвав рогами руку охотника, и рухнул на землю. А Джон, к своему удивлению, повел себя вовсе не так, как положено победителю. Третий раз в своей жизни он неожиданно разрыдался.

Несколько дней после этого он отчаянно пытался разделать тушу с помощью совершенно не подходивших для этой цели орудий. Задача оказалась почти такой же трудной, как убийство, но в итоге Джон получил большое количество мяса, бесценную шкуру и рога, которые он с большим трудом разбил большим камнем на куски, и изготовил разнообразные инструменты.

В конце он от усталости едва мог поднять покрытые кровавыми мозолями руки. Но подвиг свершился. Охотники всех веков приветствовали его, ибо он сумел совершить то, что никому из них не удавалось. Он, ребенок, голым ушел в дикие горы и завоевал их. Ангелы в небесах улыбались ему и звали к высшей цели.

Жизнь Джона с этого момента совершенно изменилась. Ему стало достаточно просто обеспечивать себя пропитанием и всем необходимым для комфортной жизни. Он устанавливал ловушки и охотился с луком, собирал травы и ягоды. Но все это стало обычными занятиями, которыми он был способен заниматься, уделяя бо́льшую часть своего внимания тем странным и беспокоившим его изменениям, что происходили внутри его сознания.

Мне, конечно же, не удастся предоставить полноценный отчет о духовной стороне жизни Джона в дикой природе. И все же совсем оставлять ее в стороне – то же самое, что пытаться игнорировать те черты в его характере, что являлись определяющими. Я должен по крайней мере попытаться записать столько, сколько сам способен был понять, ибо мне кажется, что этот рассказ может быть интересен и представителям моего вида. И если на самом деле я неверно понял все, что мне рассказывал Джон, даже заблуждение принесло мне настоящее просветление.

В какой-то момент Джон почувствовал особый вкус к искусству. Он «пел с водопадом». Он изготовил для себя пан-флейту и играл на ней, используя какой-то свой загадочный музыкальный строй. Он наигрывал странные мотивы, гуляя по берегам озер, по лесам, по вершинам гор и сидя у себя в пещере. Он украшал свои инструменты резьбой, углы и завитки которой соответствовали их форме и предназначению. На кусках кости и камня он символически изображал историю своих похождений, сцены ловли птиц и рыб, охоту на оленя. Он изобрел странные формы, которые кратко излагали ему трагедию Homo Sapiens и предсказывали появление его собственного рода. Одновременно он позволял очертаниям окружавших его форм проникать глубоко в его разум и как бы впитывал облик пустошей и скал. От всего сердца он благодарил все эти едва заметные связи с материальным миром, в которых находил то же духовное обновление, что порой находим и мы, но лишь неясно и с неохотой. В животных и птицах, на которых он охотился, Джон беспрестанно и всегда с неизменным изумлением отыскивал красоту, проявлявшую себя в их способностях и слабостях, жизненной силе и бездумии. Как мне кажется, воспринятые таким образом природные формы трогали его гораздо глубже, чем я способен передать. Так, убитый и разделанный им олень, части тела которого он теперь ежедневно использовал, стал для него неким символом со сложным и глубоким смыслом, который я могу лишь смутно угадывать, и даже не стану пытаться описывать. Я помню, что Джон воскликнул: «Как я понимал его и восхищался им! Его смерть стала венцом его жизни!»

В этом замечании, как мне кажется, воплотилось и новое просветление, которое Джон получал, все лучше понимая связь между Homo Sapiens, им самим и всеми живыми существами. Истинная природа этого просветления остается недоступной для моего восприятия, я изредка могу приметить лишь некоторые ее смутные отражения, о которых, как мне кажется, обязан написать.