Книга Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга - Юрий Щеглов

А не раскаявшись — кто тебе поверит?

Хватит, господа, поливать Эренбурга! Подумайте лучше о собственном будущем и будущем своих детей. Сегодня — 1 декабря 2001 года — в Берлине прошла демонстрация молодежи — до трех тысяч человек, протестуя против открытия выставки, посвященной преступлениям вермахта в годы Второй мировой войны, под лозунгами, суть которых сводилась к одному: утверждению невиновности дедов и прадедов юного поколения. Еще одно подтверждение оправданности беспокойства и борьбы Эренбурга. Недалек тот день, когда солдат и командиров вермахта будут изображать голубями мира и защитниками европейской цивилизации. Любопытно, как в таком случае отреагируют молодые жители Ковентри и Лидице?

Художники о войне

Это один из самых главных сюжетов книга — вот отчего я поместил его ближе к финалу. Конец, утверждают опытные читатели, запоминается лучше всего.

Еще в марте 1936 года республиканцы после победы Народного фронта арестовали Хосе Антонио Примо де Риверу, справедливо полагая, что он является одним из тех, кто готовит государственный переворот. После вспыхнувшего мятежа законное правительство предложило обменять его на взятых в плен видных республиканцев. Франко фактически отказался спасти единомышленников и неноминального лидера фалангистов. Запутанная история с гибелью Хосе Антонио Примо де Риверы до сих пор не расследована, и она лежит темным пятном на деятельности Франко. Создателя фаланги осенью расстреляли. Франкисты в отместку убили Гарсиа Лорку, не посчитавшись с тем, что он — один из крупнейших поэтов страны. Республиканцы обстрелом разрушили оплот мятежников крепость Алькасар. Франкисты, когда захлебнулся марш на Мадрид, превратили с воздуха целые районы столицы в руины. Бомбили Мадрид беспощадно. В огне и дымящихся развалинах погибали самые беспомощные — женщины, старики и дети. Я побывал под бомбежками, возможно, тех же самых летчиков из легиона «Кондор». Я хорошо себе представляю состояние переживших мадридские бомбардировки. Произведения искусства тоже можно причислить к самым незащищенным существам в мире. Они, как инвалиды, прикованные к постели, не в состоянии сами оторваться от стен и умирают, даже не взывая о помощи.

Франко пробивался к границе Испании и Франции. Баски поддерживали республиканцев, пообещавших им широкую автономию. Граница долго — почти до самых последних драматических дней — оставалась проницаемой для помощи республиканцев, поступавшей из Европы. В районе господствовали интербригады. Фаланга решила рассчитаться с упрямцами. Герника и Бильбао подверглись ожесточенной бомбежке и вскоре пали.

Испанский француз или французский испанец Пабло Пикассо создал картину, навеки заклеймившую жестокость бомбометателей — среди которых находились немцы, испанцы и итальянцы: представители цивилизованных наций. Картина Пикассо — редчайший пример удачного и закономерного слияния политики и искусства, и миллионы людей в Старом и Новом Свете выразили сочувствие республиканцам. Тысячи иностранцев нескончаемым потоком хлынули в Алабасте, где Листер и Марти формировали интербригады. Пикассо прославился на весь мир. Его картина под лаконичным названием «Герника» тиражировалась в миллионах экземпляров. Она стала неприкасаемой для критики. Любая попытка взглянуть на холст с иной позиции немедленно объявлялась фашистской. В Советском Союзе «модернизм» Пикассо нашел и приют, и объяснение. То, что злобно отвергалось у других, охотно принималось, если было проштемпелевано Пикассо. Разумеется, ни о какой выставке его работ и речи идти не могло. Только после смерти вождя Эренбург добился открытия выставки друга, преодолев яростное сопротивление таких мастодонтов соцреализма, как Александр Герасимов и Владимир Серов. История этого величественного события прекрасно известна. Сломом железного занавеса в искусстве мы обязаны Эренбургу и Пикассо.

Никто во время гражданской войны в Испании, кроме любителей изобразительного искусства и эстетов гуманитарных профессий, не обратил внимания на картины другого испано-американца — Сальвадора Дали «Мягкая конструкция с вареными бобами. Предчувствие гражданской войны» и «Осенний каннибализм», изображавшая кошмарную сцену поедания одного человекоподобного фантома другим.

Необязательно любить

Гуманизм Дали оказался все-таки более современным, глубоким и плодотворным, чем однонаправленный, хотя и справедливый гуманизм Пикассо, однако Эренбург сначала этого не понял, а позже не захотел признать. Он остался на политических, а не гуманистических позициях, обосновывая их собственным художественным мировосприятием. Фантазия Дали была не менее изощрения, чем фантазия Пикассо. Однако разорванные тела у испанского француза нуждаются в подписи, словах Элюара, названии. Тогда становится ясно, что перед нами: ужас конкретизируется. У Дали материальные тела словно слиты в смертельных объятиях. Это, конечно, тоже люди. Их огромные лапы вооружены ножом, ложкой и вилкой. Картины Дали, в сущности, ни в чем не нуждаются. Ни в каких подписях и объяснениях. Ужас здесь изначально оматериализован. Это не гибель Помпеи, как у Пикассо, или крушение Карфагена. Это борьба живых существ одной породы, и ясно, за какие преимущества и привилегии. В альбомах часто публикуются работы, предваряющие главную картину «Осенний каннибализм». По настроению они сходны. Дали интерпретировал пластическую идею в общем плане, придав ей непреложный характер феномена естественной истории. Пикассо — высокохудожествен, но идеологичен. Вот почему у «Герники» есть опасность духовной переоценки, и она вызывает ряд дополнительных вопросов. Стоит ей противопоставить жестокость республиканцев и интербригад, как сила воздействия, не сокращаясь, уступает место — пусть умеренное — другим мыслям и чувствам.

Дали более универсален. Испанию представляет лишь колорит полотна и, вероятно, узнаваемый пейзаж, оттеняющий трагическое в своем зверстве событие.

Между тем Эренбург в мемуарах — этой библии западной культуры, перенесенной на почву России, — даже не упоминает о существовании фантасмагорий Дали. Он называет Дали в ряду иллюстраторов Поля Элюара, отделываясь замечанием, что художник не близок ему по духу. Очень жаль, что Эренбург, добровольно возложивший на себя обязанности просветителя и много потрудившийся для пропаганды западного искусства в России, не осмелился раскрыть истинное отношение одного из мировых гениев к гражданской войне, происшедшей на родине мастера. Рассказывая об очень крупном произведении искусства, совершенно необязательно любить его или считать универсально положительным явлением, присоединяясь к трактовке событий автором холста. Эренбург умолчал о Дали намеренно, чем, между прочим, сильно снизил значимость мемуарных фрагментов, посвященных испанской войне и Пикассо. И Пикассо, и Дали — испанцы по национальности — проявили острое неравнодушие к событиям гражданской войны. Сравнение «Осеннего каннибализма» с «Герникой» приоткрыло бы еще одну грань понимания взаимоотношений политики и живописи, искусства и жизни, общественных событий и культуры. Идеологизированное искусство, взгляд из одного угла и выраженная тенденция высокой пробы прямо на наших глазах, если не уступая, то, во всяком случае, потеснившись, дают место совершенно иному — неполитизированному, беспартийному искусству, далекому от любой идеологии, с научной скрупулезностью, в абсолютно художественной форме отражающему исторический момент схватки между одинаково бесчеловечными существами. «Осенний каннибализм» отрицает насилие с не меньшей убежденностью и темпераментом, чем «Герника». Однако ужас, который внушает жестокость происходящего, прочнее и долговечнее осмыслен Сальвадором Дали, у которого сами художественные структуры глубже и органичнее связаны с подсознанием, чем у Пикассо, где на первый план выходят разум, живописное мастерство и бесчеловечность факта.