Книга Герман Геринг. Второй человек Третьего рейха - Франсуа Керсоди

По залу прокатилась волна негодования, и председателю суда Лоренсу даже пришлось повысить голос, чтобы восстановить тишину. И Гизевиус возобновил свой рассказ о попытках поставить гестапо «на легальный, законный путь» при содействии Фрика и Далюге. Но наступило время обеденного перерыва, и председатель закрыл заседание.

Во время перерыва некоторые подсудимые громко выразили свое возмущение. Генерал Йодль воскликнул: «Вот свинство, которое грязнее всех других! Это позор для честных людей, которые сами позволили вовлечь себя в это свинство». Фрик, Шпеер и Фриче откровенно высказали свое удовлетворение, а Шахт сказал Гилберту: «Что вы думаете об этом грязном деле с запугиванием? Это ведь прямое доказательство его нечестности». Легко догадаться, о ком шла речь, и Гилберт записал в дневник: «С другого конца скамьи подсудимых Геринг бросил на нас яростный взгляд. Потом назвал свидетеля предателем, которого в глаза не видел до этого[722]. И добавил: “Я ни разу не слышал фамилии этого свидетеля. Он нагло лжет! Фрик старается напялить на меня шляпу, которая сшита для него!”».

После возобновления заседания Гизевиус, продолжив рассказ о своем расследовании преступной деятельности гестапо, сказал, что встретился с Шахтом, когда собирал улики против Гиммлера и Гейдриха. В то время (в 1935 году) Шахт еще верил в непогрешимость Гитлера и Геринга, хотя он, Гизевиус, больше не питал никаких иллюзий на этот счет. Свидетель рассказывал: «Шахт считал Геринга человеком сильным и консервативным, которого следовало использовать, чтобы прекратить террор со стороны гестапо и государства. Я сказал ему, что Геринг – самый худший из всех, потому что он использует маску консерватора, принадлежащего к среднему классу. Я попросил Шахта не отводить Герингу никакого места в его экономической политике, так как это могло плохо закончиться. В пользу Шахта можно сказать многое, но только не то, что он хороший психолог. Лишь в 1936 году он стал замечать, что Геринг вовсе не поддерживает его в борьбе с нацистской партией, а, наоборот, поддерживает радикальные элементы партии в борьбе против Шахта. […] И тогда он осознал, что, как и Гиммлер, Геринг крайне опасный человек».

Когда заседание закончилось, Геринг поднялся и попытался выступить перед подсудимыми и адвокатами. Он начал противодействовать охранникам, которые вынуждали его покинуть скамью подсудимых, и тем пришлось применить силу, чтобы препроводить его в лифт. Миру начало открываться его истинное лицо, а этого он не мог допустить…

Двадцать пятого апреля продолжился допрос свидетелей. Гизевиус долго говорил о ссоре Геринга с Гиммлером и Гейдрихом в ходе махинации, приведшей к устранению с постов высших армейских командиров фон Бломберга и фон Фрика в начале 1938 года. Он рассказал об его интригах, подтолкнувших фон Бломберга к женитьбе на проститутке, о его последующих шагах по дискредитации фон Бломберга перед фюрером, о его участии в нелепом заговоре с целью обвинения фон Фрика в гомосексуализме. Наконец, обо всех его маневрах ради замятия дела, когда возникла опасность того, что оно может обернуться против его зачинщиков. Все это явно не красило человека, который так пекся о своем имидже, и каждый уже понял, почему Геринг попытался заставить Гизевиуса молчать… А тот уже нарисовал портрет бессовестного проходимца, который только и делал, что коллекционировал должности и копил богатства: «Больше всего Геринга занимали его транзакции и коллекции произведений искусства в Каринхалле. И поэтому он редко принимал участие в важных совещаниях. […] Браухич, например, считал, что можно было установить переходный режим с Герингом во главе. Но наша группа всегда старалась не приближаться к этому человеку, даже на час».

Допрос свидетеля обвинителем Джексоном привел к новым неприятным для Геринга откровениям. В частности, относительно поджога рейхстага. Гизевиус рассказал, что «у Геббельса первого возникла мысль о поджоге рейхстага», что Геринг был проинформирован о всех деталях плана и что большинство из десяти членов СА, которые осуществили поджог, было убито под предлогом участия в путче Рёма… После этого Гизевиус вернулся к убийствам, последовавшим за «Ночью длинных ножей», делом, все подробности которого он узнал в течение дня 30 июня 1934 года из непрерывно поступавших в Министерство внутренних дел радиограмм, а также из сообщения Нёбе. И сказал, что «в ходе этой чистки» были лишены жизни «около 150 или 200 человек».

Так что 25 апреля закончилось для Геринга столь же плохо, как и предыдущий день. Но он не прекратил хорохориться. «Это всего лишь разносчик сенсаций, – заявил он, имея в виду Гизевиуса. – Он вспоминает все слухи, которые ходили десять лет назад!» А попытка запугивания свидетеля вызвала однозначно негативную реакцию со стороны подсудимых из числа кадровых военных. Дёниц сказал Рёдеру: «Со стороны Геринга было глупо говорить своему адвокату подобное». А Кейтель добавил: «Он должен был знать, что все это вскроется». Хотя бывшие вояки осудили скорее тактику бывшего рейхсмаршала, а не этику его поступка…

На следующий день Гизевиус, которого снова допрашивал судья Джексон, вновь заговорил о штурмовиках, о концентрационных лагерях, о малодушии генералов и о пороках рейхсмаршала. Поскольку 25 апреля он неоднократно ссылался на Герберта Геринга, обвинитель спросил, в каком родстве тот находился с подсудимым Герингом. Гизевиус ответил так: «Герберт Геринг был двоюродным братом подсудимого Геринга. Я знал его в течение многих лет, и Герберт так же, как и его остальные братья и сестры, заранее предупреждал меня о том несчастье, которое разразится над Германией, если когда-нибудь такой человек, как его кузен Герман Геринг, займет хотя бы самый незначительный ответственный пост. Они говорили мне о многих личных качествах подсудимого Геринга, с которыми мы затем сами смогли познакомиться, начиная с его тщеславия, его страсти к роскоши, его безответственности, его беспринципности, которая не имела границ».

Когда Гизевиус около полудня 26 апреля покинул место свидетеля, стало понятно, что образ Германа Геринга значительно помрачнел. Даже в глазах других подсудимых, что было для него самым неприятным итогом. Во время обеденного перерыва он старался не показываться никому на глаза и избегал встречаться взглядом с остальными подсудимыми, которые тоже старались его не замечать. Действительно, Шахт, Шпеер, Фриче, Франк и фон Папен с самого начала процесса относились к Герингу враждебно, но теперь он потерял большую часть своего влияния на Риббентропа и Розенберга, а Дёниц, Кейтель, Йодль, Рёдер явно дистанцировались от него. И даже покорный фон Ширах, трепещущий Заукель и застенчивый Функ начали относиться к нему более сдержанно. В конечном счете какие советы по организации защиты мог давать им настолько дискредитированный человек, как Геринг? Да, оставались еще Кальтенбруннер, Штрейхер и Гесс, но первый ни о чем не беспокоился, второго презирали все без исключения, а третий явно свихнулся…

Допрос патологического антисемита Юлиуса Штрейхера был очень непродолжительным, потому что все его письменные показания служили таким же тяжким обвинением, как и его устные заявления на суде. Затем трибунал заслушал бывшего рейхсминистра экономики Ялмара Шахта, который прекрасно знал Германа Геринга. Но Шахт сам был обвиняемым, и он старался прежде всего доказать необоснованность выдвинутых против него обвинений, в частности обвинения в финансировании агрессивной политики Гитлера. Стремясь сделать это как можно лучше, он изобразил себя последовательным противником нацистской партии и сказал, что осуждал Гитлера и упорно противился его политике перевооружения армии. Однако Шахт переборщил, и другие подсудимые, прекрасно зная суть дела, восприняли его слова весьма негативно. В ходе слушаний 30 апреля и 1 мая бывшие военные открыто проявляли свое неодобрение и давали положительные оценки поведению Геринга, который по крайней мере открыто говорил о своих поступках и о своих убеждениях. Геринг не замедлил воспользоваться этим изменением равновесия весов. Во время заседаний он громко фыркал, обращался к соседям и выкрикивал: «Какая наглость!», «Слушайте, он же врет!» Во время перерыва он сказал сидевшим перед скамьей подсудимых адвокатам: «Шахт врет! Врет! Врет! Я сам слышал, что, когда Гитлер сказал, что нам нужно больше денег на перевооружение, Шахт ответил: “Да, нам нужна великая армия, великий флот и великая авиация”».