Книга История Сибири. От Ермака до Екатерины II - Петр Словцов

5. Черты посадского и поселянина.

Это ведет нас к слову о сибирских посадских и коренных поселянах. Прадеды их (нам это известно из достоверных рассказов) издревле считали, во время установленных постов, также посевов яровых и озимых, и внуки их доныне считают поруганием поста или отвержением небесного благословения касаться ложа даже брачного. Этот угрюмый, несловоохотный посадский, этот крестьянин с черствым видом, но не сердцем, знаете ли вы, носят в себе тайну благоговейности и сострадание к неимущим братиям. Чтобы исторически засвидетельствовать истину обоих чувств, стоит перенестись в средину Святок. В эти в старину святые дни, а ныне только веселые для дев и молодежи, в эти дни и по прошествии их беспомощные или хворые хозяева скудных семей разъезжали по деревням из дальних мест и останавливались у ворот зажиточных домов. Странник входил с незазорною совестью и объявлял себя Христославцем. Тотчас затепливалась пред образом восковая свеча, вся семья от мала до велика становилась в молитвенном положении и с сладостию слушала песнопевца, прославляющего Рождество Вифлеемского Младенца, Бога Превечного. По пропетии праздничных стихов и по рассказе затверженного приветствия предлагалась певцу радушная хлеб-соль, потом старший семьянин шел отсыпать на воз Христославца муки, круп и наделять другими жизненными припасами. Странник скоро возвращался в свою деревню для утешения семьи. После сей эпизоды возвратимся к крестьянину и посадскому, чтобы досказать, что они не проходили мимо церкви или часовни без слова молитвенного, любили видеть сирого в своем доме и подавали нищему лепту у дверей церкви, ломоть у окошка. Надобно только развить, расширить оба чувства, надобно поднять завалившиеся сокровища со дна душевного, чтобы увидеть человеков любви; а это дело принадлежит пастырям и училищам. О, если бы города и села были наполнены такими посадскими и поселянами! Но, к несчастию, мы видели около Тобольска противоположную крайность расстроившихся поселян и душевно горюем, что Чичерин не дожил до поселян последних. Возвратимся к устройству властей.

6. Канцелярии.

В канцелярии губернской с 1763 г. положено быть при губернаторе 2-м товарищам, прокурору, 3-м секретарям и 20-ти канцелярским чинам, с переводчиком и толмачами. В провинциальной, при воеводе 6-го класса, товарищ, прокурор, 2 секретаря и 17 нижних чинов. В уездной — при воеводе товарищ, секретарь и 11 нижних чинов. Оклад первого места 9336, второго — 3253, третьего — 1850 р.

7. Смягчение правосудия.

Законодательство, после милосердой отмены смертной казни, после отмены истинно бессмертной, становилось от времени до времени человеколюбивее и великодушнее. Не билось ли сердце от радости у наших отцов и дедов, когда они услышали во 2-й статье манифеста, в 21-й день февраля 1762-го обнародованного: «отныне ненавистное выражение: слово и дело ничего не значит, и Петр III запрещает употреблять его». Это страшное выражение целый век тяготело над народом Русским[516]. При Екатерине II в первые три года дважды подтверждалось поступать в пытках со всею осмотрительностию, под тяжким ответом за безвинное кровопролитие: и к счастию человечества, пытка в уме Екатерины не признавалась уже святою исповедью истины. Довольно, что законодательство, эта глубокая дума веков о благоденствии человека, столько времени согласовалось с старинным, необдуманным жестокосердием. С 15 января 1763 г. возбранено делать пытки и в уездных городах, кроме отдаленных сибирских: Якутска, Охотска и прочих, но зато дела из последних уже не переносились в Иркутск. Порадуемся еще более тайному повелению законодательницы, 13 ноября 1767 г. состоявшемуся, чтобы канцелярии, ни провинциальные, ни губернские, не смели производить пыток без доклада губернаторам в тех случаях, где закон допускает сии истязания. Не драгоценны ли моменты, по которым мудрость спешит к человеколюбию?

К марту 1762 г. приглашены в столицу для слушания новосочиняемого Уложения четверо купцов из Тобольска и Иркутска. Мы упоминаем о толь лестном призыве с радостным изумлением, видя, что правительство признает сибиряков достойными совещателями в начертании законов, — сибиряков, которые за 62 года (в феврале 1699) названы со стороны Сибирского Приказа людишками худыми, скудными и неспособными к казенным поручениям. Если отзыв Приказа был неложен, то нравственное восстание сибиряков, удостаиваемых назначения самого почетного, какое только можно вообразить в порядке общества, не возбуждает ли внимание наблюдателя времен? Выходит, что при добром направлении страны довольно, очень довольно одного поколения, чтобы изменить и облагородить дух жителей. Мы так хотели бы судить вообще, не прикладывая своего суждения к целому купечеству Сибири. Чтобы прикладывать к целому классу, предварительно требуется образование умственное, множество других содействий и содействие самого правосудия в отдаленной стране.

8. Неправды.

Спрашивали мы в конце минувшего периода: лучше ли стало в Сибири, после обещанного определения воевод из дворянства, с достаточным состоянием и с испытанною честностию? Спрашивали и не торопились отвечать. Теперь, по прошествии нового периода, считаем за приличное кончить нерешенный вопрос. Устраним собственные заключения, равно посторонние свидетельства, не всегда верные, и добросовестно послушаем императрицу Елисавету, беседующую (в 16 августа 1760 г.) к подданым так: «С каким прискорбием, при всей матерней любви к вам, мы видим, что многие законы, для вашего благоденствия изданные, теряют силу от внутренних врагов, предпочитающих беззаконную прибыль присяге, долгу и чести. Несытая алчба корысти дошла до того, что места правосудия сделались торжищем лихоимства, а потворство ободрило судей беззаконных. Мы, по любви к вам матерней, чувствительно болезнуем, что в воздание нашей кротости и милосердия преступники приносят толь горькие плоды». Этот сетующий с Престолаглас относится ли к Сибири, которую в то время управлял благомыслящий Соймонов? Конечно, нет повода относить к лицу его, ни к предшественнику, ни к преемнику; но в необъятной губернии столько подчиненных вдалеке мест, столько невидимых исполнителей, — могут ли все они проходить должности в одном духе, в одних правилах с начальником? Без предосуждения к губернатору сибирскому полковник Вульф в 1749 г. проехал чрез Тобольск с членами комиссии для исследования притеснений и неправд, причиняемых восточным ордам и камчадалам при сборе ясака. С таким же намерением, как было упомянуто в своем месте, был отправлен в 1763 г. в Сибирь гвардии секунд-майор Щербачев с командою для пресечения вопиющих хищений и разорений, совершавшихся при сборах ясака во всех ясачных племенах. Итак, если исполнители продолжали без страха преступать законы, не трогаясь бескорыстием начальников, остается решить вопрос, чему приписывать столь ожесточенную наклонность к злоупотреблению должности и к захвату чужой собственности? Приписывайте со стороны закона недостаточности условий в ясачных правилах, со стороны же лиц — ложному самопознанию и тому предуверению, что с правом шпаги и мундира офицерского будто соединяется право на роскошь, на жизнь, как говорится, благородную. Не странно ли, что таким ребяческим самоуважением поддерживалась в Сибири цепь вечных злоупотреблений? Но в самом основном и потаенном корне эта цепь началась и крепилась духом воеводческого правления, которое, с 1728 года раз установившись в самодельной форме, продолжалось после всех законных ограничений, с большим или меньшим искусством. Оно полюбилось и прочим, имевшим второй голос, и, при благовидном согласии их с мыслию старшего, успевало ставить волю свою выше закона. Отсюда укоренилась в Сибири, как мыслил и говорил граф Сперанский в звании сибирского генерал-губернатора, вековая привычка ничего не ожидать от закона, а всего надеяться или страшиться от лица.