Книга Создатель звезд - Олаф Стэплдон

Тут вмешался Нортон. «Я к тому времени тоже забрался в пещеру, – сказал он, – и ужаснулся, увидев, насколько этот ребенок худ. На его теле не было ни капли жира, мышцы походили на связки бечевы под кожей, которая вся была покрыта шрамами и синяками. Но самым тревожным было выражение его лица. Что-то подобное я встречал у людей, только отходивших от анестезии после тяжелой операции. Как будто он прошел очищение. Бедному ребенку приходилось не сладко, но отчего?»

«Поначалу, – продолжил Макуист, – мы решили, что он сошел с ума. Но теперь я готов поклясться, что это не так. Он был одержим. С ним происходило что-то, совершенно нам непонятное. И я не знаю, было ли это хорошо или плохо. От самого вида этого мальчишки у меня по коже начинали ползать мурашки, а тут еще гроза и мерцающий огонь костра и дым, который то и дело окутывал нас, когда его ветром вдувало обратно в дымовое отверстие в своде. К тому же у нас обоих слегка кружилась голова от недостатка еды. Мальчик, кстати, предложил нам остатки птицы и немного черники, но мы не хотели оставить его совсем без припасов. Мы снова спросили, можем ли мы как-нибудь ему помочь, и он ответил, что да, мы можем сделать ему одолжение и никому не рассказывать о нашей встрече. Я предложил доставить весточку его родным. Он очень серьезно и подчеркнуто строго проговорил: «Нет, не говорите никому, ни единой живой душе». И добавил холодно: «Если обо мне пронюхают газетчики, мне останется только покончить с собой». Мы оказались в затруднительном положении. С одной стороны, мы должны были как-то ему помочь, с другой стороны, чувствовали, что обязаны дать ему слово».

Макуист вздохнул и проворчал: «И мы дали. А потом убрались оттуда и ползали туда-сюда в темноте, пока не добрались до палатки. Мы спускались со сказы в обвязке, а мальчишка шел перед нами без всякой страховки и показывал дорогу». Он вновь умолк, потом добавил: «Недавно я услышал от Бринстона, что у вас пропал ребенок, и нарушил обещание. И теперь чувствую себя по-настоящему скверно».

«Ничего страшного, – со смехом заверил его я. – Уж я-то не стану сообщать о нем прессе».

Тут снова вмешался Нортон: «Все не так просто. Есть еще кое-что, чего Макуист не упомянул. Расскажи им, Мак».

«Сам рассказывай, – отрезал Макуист. – А я не стану».

Снова наступила тишина. Наконец, Нортон неловко рассмеялся и признался: «Когда пытаешься рассказывать об этом вот так, за чашечкой кофе, все кажется просто сумасшествием. Но, черт побери, если этого не было на самом деле, значит, что-то крайне странное случилось с нами, потому что мы оба видели все так же ясно, как видим сейчас вас».

Он смолк. Макуист поднялся со своего места и принялся изучать корешки книг на полках позади нас.

«Парень сказал, что хочет заставить нас осознать, что мы находимся перед лицом чего-то, недоступного нашему пониманию, – продолжил Нортон. – Сказал, что покажет нам кое-что, чтобы помочь запомнить обещание и сдержать его. Его голос стал очень странным, низким, тихим и музыкальным. Он протянул одну худую руку к своду и сказал: «Эта плита весит, наверное, тонн пятьдесят. А над ней только гроза. Отсюда видно, какой снаружи дождь», – и он указал другой рукой на выход из пещеры. Потом добавил с холодной надменностью: «Ну и что? Давайте посмотрим на звезды». И боже мой… Вы, конечно, не поверите, но мальчик поднял этот треклятый камень кончиками пальцев, так, будто это была дверь подвала. Внутрь ворвался ужасный вихрь воды и ветра и тут же пропал. Поднимая камень все выше, он поднялся на ноги. У нас над головами было ясное звездное небо, без единого облака! Дым от костра поднимался вверх неровной колонной и рассеивался высоко над нами, заслоняя темным пятном несколько звезд. Мальчишка толкнул камень так, чтобы он стал вертикально, и выпрямился, придерживая его одной рукой, а другую уперев в бедро. «Вот так!» В свете звезд и отблесках костра я видел его обращенное вверх лицо. Просветлевшее, живое, умиротворенное. Я бы даже сказал, преображенное.

Он стоял так, наверное, полминуты, в полной тишине. Потом оглянулся на нас, улыбнулся и сказал: «Не забудьте. Мы вместе смотрели на звезды». Потом аккуратно опустил камень на место и продолжил: «Думаю, вам пора идти. Я покажу вам спуск с утеса. Ночью он может быть опасен». И так как мы были совершенно парализованы от потрясения и не сделали ни единого движения, он мягко и ободряюще рассмеялся и сказал то, что я до сих пор не могу выбросить из головы (не знаю насчет Макуиста). Он сказал: «Это чудо было детской забавой. Но ведь я и есть ребенок. И пока дух в агонии пытается перерасти свое ребячество, он может утешать себя, время от времени возвращаясь к детским играм и понимая их простоту». Мы выползли из пещеры наружу, под дождь».

Наступила тишина. Макуист повернулся к нам и посмотрел на Нортона каким-то безумным взглядом. «Нам был дарован великий знак! – сказал он. – А мы оказались его недостойны».

«Возможно, вы не верны букве, но не духу данного обещания, – попытался я его утешить. – Уверен, что Джон не имеет ничего против того, что вы рассказали все мне. Что же до чуда, то я бы не слишком о нем беспокоился, – добавил я с большей уверенностью, чем чувствовал на самом деле. – Он, скорее всего, как-то вас загипнотизировал. Джон – очень странный ребенок».

Ближе к концу лета Пакс получила открытку: «Вернусь завтра поздно. Пожалуйста, подготовь горячую ванну. Джон».

При первой же возможности я подробно расспросил Джона о его каникулах. И с большим удивлением обнаружил, что он преодолел стадию молчаливого отчуждения, которая так всех взволновала до его побега из дома, и готов был откровенно обо всем говорить. Сомневаюсь, что я сумел осознать все, что Джон мне рассказал, и уверен, что еще многое он вовсе не стал упоминать, потому что знал, что я все равно не пойму. И все время у меня было ощущение, что он изо всех сил старался перевести свои мысли на знакомый мне язык, и получившийся перевод казался ему чудовищно грубым. Я же могу только записать весь его рассказ, как я его понял.

Глава XII. Джон среди дикой природы

Джон признался, что, когда он начал осознавать печальную судьбу Homo Sapiens, его охватило «паническое чувство обреченности» и одновременно – «приступы одиночества». В компании он чувствовал себя даже более одиноким, чем в уединении. И в то же время что-то странное, видимо, начало происходить с его собственным разумом. Поначалу он думал, что сходит с ума, но потом решил верить в то, что всего лишь взрослеет. Так или иначе, он был убежден, что ему необходимо бежать от всех, чтобы без помех заняться сдвигами в собственном сознании. Так личинка предчувствует свое исчезновение и возрождение и стремится защитить себя коконом.

К тому же, если я правильно его понял, из-за постоянного соприкосновения с цивилизацией Homo Sapiens он ощущал себя духовно загрязненным. Он чувствовал, что должен по крайней мере на время стряхнуть с себя всю ее шелуху и предстать перед Вселенной в абсолютной наготе, чтобы доказать, что может постоять за себя и никоим образом не зависит от населявших планету примитивных и пошлых существ. Сначала я посчитал, что страсть к простой жизни была всего лишь детской тягой к приключениям, но теперь понимаю, что путешествие несло для него некое огромное значение, которое я могу понять лишь приблизительно.