Книга Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - Найл Фергюсон

Финансовый кризис был неизбежен; до 3 августа оставалось неясно, вступит ли Великобритания в войну. Можно предположить, чего ожидали в Сити в том случае, если бы Великобритания осталась вне войны. С 18 июля по 1 августа (последний день, когда публиковали котировки) облигации всех великих держав резко упали в цене, но одни упали больше других. Российские четырехпроцентные облигации упали на 8,7 %, французские трехпроцентные — на 7,8 %, но немецкие трехпроцентные — всего на 4 %. В отсутствие британской интервенции Сити ставило деньги на Мольтке, как было в 1870 г. Парижане тоже вспоминали 1870 г. В августе, опасаясь второй осады Парижа, Эдуард отослал семью в Англию (хотя позже они вернулись, во время второй битвы на Марне он так испугался, что снова отослал их, на сей раз в свое имение в Лафите). Одновременно Эдуард распорядился временно перевести контору банка в Бордо.

Решение о вмешательстве, принятое Великобританией, — после многочасовых дебатов о нем объявил кабинет министров — призвано было сдвинуть равновесие в пользу Франции. На него не могли повлиять ни Ротшильды, ни другие банкиры. 31 июля Натти просил редакцию «Таймс» снизить накал передовиц, которые «загоняли страну в войну»; но и Уикем Стид, и его владелец лорд Нортклифф сочли его призыв «грязной попыткой международных немецко-еврейских финансистов запугать нас и склонить к нейтралитету». Они пришли к выводу, что «лучшим ответом будет еще более жесткая завтрашняя передовица». «Мы не смеем оставаться в стороне, — писал автор субботней редакционной статьи. — Наш главный интерес — закон самосохранения». Как Швабах жаловался Альфреду 1 августа, теперь казалось вероятным, что Великобритания вмешается, «хотя именно сейчас для этого нет никаких оснований… [Но] мы с вами сознаем, что старались изо всех сил улучшить отношения между нашими странами». Натти даже послал кайзеру личное письмо с просьбой о мире; кайзер приписал на полях, что автор письма — «мой старый и весьма почтенный знакомый. Ему лет 75–80». Но все попытки оказались напрасными. Сообщение было прервано до того, как можно было надеяться на ответ. 3 августа Грей обратился к палате общин с сообщением, что Великобритания «не останется в стороне»; как написал Натти кузенам, немецкое вторжение в Бельгию стало «поступком, который Великобритания не в состоянии терпеть». Конечно, имелись и другие, более неодолимые, причины для такого решения правительства: убеждение в том, что, если Германия разобьет Францию, под угрозой окажется безопасность самой Великобритании. Возможно, свою роль сыграло и желание не допускать юнионистов к власти. И все же вполне понятно, что Ротшильды, которые так активно участвовали в событиях, приведших к договору 1839 г., должны были подчеркивать нейтральный статус Бельгии как повод для вступления Великобритании в войну.

В Нью-Корте не испытывали эйфории. Там справедливо предвидели, как выразился Натти, «величайшую военную битву в мировых анналах», «ужасную войну», которая продлится неизвестно сколько времени. «Ни перед одним правительством ранее не стояло более серьезной и болезненной задачи», — писал Альфред в Париж. Он не мог думать о «военном и нравственном зрелище, которое нам предстоит со всеми болезненными подробностями, которые маячат в отдалении… и не содрогаться». В виде исключения он и его кузина Энни, сторонница Либеральной партии, пришли к согласию: «Ужасная… трагедия европейской войны» казалась ей «почти немыслимой». «Невозможно не гадать, — восклицала она, — в чем польза дипломатии, третейского суда, истрепанной фразы „ресурсы цивилизации“, если единственным третейским судьей становится… только война!» Символом скорого разрыва привычных семейных связей Ротшильдов с континентальной Европой можно считать то, что Энни и ее муж в конце июля проводили отпуск в Бергене, а сын Натти Чарльз был в Венгрии с женой — уроженкой Венгрии.

Испытывали ли они облегчение? Сестра Энни Констанс, единственная из всех Ротшильдов, повела себя необычно, сразу же проникнувшись антигерманскими настроениями, которые захватили Великобританию после объявления войны. Кроме того, она радовалась, что война станет очевидным разрешением ольстерского кризиса:

«5 августа. … Эдвард Грей делает все правильно, Редмонд произнес очень хорошую речь. Пока с ирландской угрозой покончено. И север, и юг объединяются, чтобы прийти к нам на помощь. Великодушные люди! Мы надеемся, что лорду Китченеру поручат командование армией, во всяком случае, организацией.

7 августа. Китченер — военный министр, слава Богу.

13 августа. Ненависть вырвалась на волю. Бельгийцы держатся превосходно. Жестокость немцев.

9 сентября. … Вчерашние новости чуть лучше. Скорее бы русские дошли до Берлина!

30 сентября. Закон о гомруле в Своде законов. Большое раздражение из-за Карсона и Бонара Лоу, но великолепная и яркая сцена в палате общин! Надеюсь и молюсь, что сторонники объединения и националисты будут драться бок о бок».

Ничто не свидетельствует о том, что такое же облегчение испытывали Натти и его братья: в конце концов, их взгляды на Ирландию были диаметрально противоположны взглядам их кузины, пылкой сторонницы Гладстона. Единственным возможным утешением для партнеров в Нью-Корте служило то, что, хотя им не удалось предотвратить беду, они по крайней мере могли исполнять традиционную для Ротшильдов роль финансистов военной экономики.

Но могли ли они исполнять такую роль? Конечно, вскоре политикам потребовалась их помощь в восстановлении экономики, как было в предыдущих кризисах. Ллойд Джордж в своих «Военных мемуарах» поэтично вспоминал, как война примирила его с давним врагом: «Одним из тех, к чьим советам я прислушивался, был лорд Ротшильд. Мои прежние контакты с ним были неутешительными… Однако не то было время, чтобы позволять политическим ссорам вторгаться в наш совет. Страна была в опасности. Я пригласил его в казначейство для беседы. Он сразу же приехал. Мы пожали друг другу руки. Я сказал: „Лорд Ротшильд, у нас есть политические разногласия“. Он перебил меня: „Мистер Ллойд Джордж, сейчас не время вспоминать о них. Чем я могу помочь?“ Я объяснил. Он сейчас же приступил к делу. Все было сделано».

В первую неделю августа Ллойд Джордж виделся со многими банкирами из Сити, но не все произвели на него впечатление. Сэр Эдвард Холден — одно; Натти, очевидно, другое. «Только старый еврей мыслит здраво», — по слухам, говорил он своему личному секретарю — хотя в мемуарах «старый еврей» превратился в «великого князя Израиля». В 1915 г. в «Рейнолдс уикли ньюспейпер» он воздал Натти должное: «Лорд Ротшильд обладает высоким чувством долга по отношению к государству, и, хотя его мнение о том, что лучше для страны, не всегда совпадает с моим, когда на нас обрушилась война, он сразу и охотно забыл все прошлые разногласия и стычки… Он готов был пойти на жертвы ради того, во что он искренне верил. Поэтому никто из знавших его не удивится, что он был одним из тех, кто рекомендовал вдвое увеличить подоходный налог и еще больше увеличить налог на сверхприбыль — на военные расходы».

Когда много лет спустя его сын попросил его назвать «идеальный кабинет», Ллойд Джордж назвал Натти в качестве канцлера казначейства. Он включил его в такой идеальный кабинет наряду с Уинстоном Черчиллем и Яном Смэтсом. Халдейн в своих мемуарах пишет о сходном впечатлении. Узнав (в 1915 г., когда он был заместителем Грея в министерстве иностранных дел), «что из Южной Америки отплыл пароход и что, хотя он нейтральный, есть основания полагать, что на корабле груз, предназначенный для немцев», Халдейн «поехал на автомобиле домой к лорду Ротшильду на Пикадилли, застал его в постели, судя по всему, тяжелобольного. Но он протянул руку, прежде чем я заговорил, и сказал: „Халдейн, не знаю, зачем вы приехали кроме того, чтобы повидать меня, но я сказал себе: если Халдейн попросит выписать ему чек на 25 тысяч фунтов и не задавать вопросов, я сразу же так и поступлю“. Я объяснил, что дело не в чеке; я приехал для того, чтобы остановить корабль. Он сразу же послал записку с требованием остановить корабль».