Книга Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга - Юрий Щеглов

— Вот Михоэлс тоже был обходительный. И Петрицкий. Всегда кланялся и приветливо улыбался. А как нахваливал угощение! Где они теперь?

Кишинская не могла на этот вопрос ничего ответить, хотя и Михоэлса, и Петрицкого, да и многих других она превосходно помнила по долгу службы, докладывая главному топтуну на Чудновского, кто посещал квартиру четы Корнейчук.

Смерть в котле

Эренбург в мемуарах сообщает о последних часах жизни Лапина и Хацревина: «Лапин и Хацревин вместе с армией ушли из Киева в Дарницу, дошли до Борисполя. Немцы окружили наши части. Некоторым удалось выйти из окружения. От них мы потом узнали судьбу Лапина и Хацревина. Нельзя было терять ни минуты, а Хацревин лежал — у него был очередной припадок. Лапин не захотел оставить друга. „Скорее! Немцы близко!“ — сказал ему один корреспондент. Борис Матвеевич ответил: „У меня револьвер…“ Это последние его слова, которые до меня дошли».

Лев Славин передает эпизод гибели двух товарищей несколько по-иному: «Офицер, который видел их последним, рассказывал: на охапках сена при дороге лежал Хацревин. Он был окровавлен. Лапин склонился над ним, в солдатской шинели, сутулый, с винтовкой за спиной. Они пререкались. Хацревин требовал, чтобы Лапин уходил без него. Лапин отвечал, скрывая нежность и грусть под маской раздраженности: „Ну ладно говорить глупости, я вас не оставлю…“»

Слова о винтовке за спиной внушают почему-то большее доверие, чем ответ Лапина: «У меня револьвер…» Однако, когда я беседовал с Ириной Ильиничной Эрбург о поездке Лапина и Хацревина в Киев и последних их минутах, она придерживалась отцовской версии, изложенной в мемуарах.

Живыми не дались

В начале 70-х годов, когда я работал в «Литературной газете», ко мне приходил старый журналист-фронтовик Иосиф Осипов. Его конек — заметки о нефтяниках и геологах. Публиковали их редко, и то после прямого вмешательства Чаковского, но появлялся Осипов регулярно, сидел подолгу и рассказывал всякие байки, иногда забавные. Человек он был, очевидно, хороший, но не одаренный серьезным журналистским талантом. Узнав, что я киевлянин и собираю всякие сведения о катастрофе Юго-Западного фронта, припомнил и подарил мне два-три правдоподобных факта. Сам он работал над очерком об отступлении армии из украинской столицы, где, кстати, упоминал о последней встрече с Лапиным и Хацревиным. Если отжать из фрагмента воду и опустить, вероятнее всего, придуманные мелкие и незначительные детали, то останется кое-что похожее на действительно происходившее: «…Тусклым осенним утром покидали мы Киев. Над городом вставало дымное зарево. Немцы били фугасными снарядами по Крещатику…»

В последнем я усомнился, прочитав осиповский текст. Крещатик достался немцам в весьма приличном состоянии. Его в первые дни оккупации вывели из строя советские подрывники.

«Мы прошли по Цепному мосту, служившему в течение трех месяцев мишенью для немецких асов…»

Эшелон, в котором я ехал, застрял на Цепном мосту под обстрелом на долгое время. Удивительно, как эти самые асы не разнесли его за три месяца.

«…Мост был неуязвим. Обломки „юнкерсов“ и „хейнкелей“ валялись на песчаном островке посреди Днепра».

Островок и впрямь существовал, и там действительно валялись куски ржавого железа, вмерзшие в лед. Я видел их, вернувшись в Киев в январе 1944 года.

«Борис и Захар молча шагали в колонне бойцов…» Далее Осипов излагает эпизод, созданный по стандартам дивизионок. Еще процитирую одну фразу: «Поток автомобилей, орудийных упряжек, обозных телег катился через мост на левый берег Днепра…»

Лапин стоял на обочине дороги. Хацревина, вероятно, еще не настиг припадок. Осипову удалось уйти из окружения. Лапин и Хацревин остались. Хацревин идти не мог. Я спросил Осипова прямо:

— Что с ними сталось?

Он ответил:

— Никто не знает. Но в плен, очевидно, живыми не дались. Или покончили с собой, или их расстреляли из ручных пулеметов. Немцы тогда тысячами косили, чтобы не возиться. А может быть, раздавили танками. Такая манера у них была. Ясно, что погибли мученической смертью. Если бы немцы захватили Лапина и по какой-нибудь бумаженции или фото установили, что он зять Эренбурга, то живьем бы с него шкуру содрали. Имя Ильи Григорьевича уже успело прогреметь. Во всяком случае, в какой-нибудь листовке обязательно бы похвалились: мол, близкий родственник Эренбурга в наших руках. А так — ни слуху ни духу.

Слова Осипова звучали логично и убедительно — не так, как его произведения о нефтяниках и геологах.

Я содрогнулся. Так или иначе Лапин и Хацревин исчезли где-то в мясорубке под Борисполем, и гибель их была, по всей вероятности, трагической. Вот минуло сколько лет, а не уходят они у меня из памяти, с каждым годом становясь все роднее.

Воспрявший фатерланд

Отношение в ФРГ к собственным военным преступникам сейчас никто не обсуждает. Пишущие об Эренбурге неодобрительно не касаются, естественно, этой стороны дела. Симпатики Эренбурга стыдливо помалкивают, боясь, что их заклеймят как людей недостаточно критичных к прошлому коммунистического режима и его внешней политике. Никто не желает подвергнуться шельмованию, хотя ненавистникам Эренбурга в принципе наплевать, что о них пишут и говорят. Между тем Эренбург учитывал исторический опыт отношений с Германией. Статистика освобождений зачинщиков войны производила удручающее впечатление. Вот еще несколько фактов, и сейчас вызывающих протест. Известный в вермахте военачальник генерал артиллерии Вальтер Варлимонт, получивший пожизненное заключение из рук заокеанской Фемиды, в 1957 году вышел на свободу.

Чего стоил его приговор, если его кассировали столь скоро?

Осужденный на шесть с половиной лет тюрьмы в 1949 году СС-обергруппенфюрер Пауль Вегенер в мае 1951 года возвратился к частной жизни.

Такие прискорбные факты отступничества от первоначальных юридических решений были прекрасно известны всем, кто читал иностранную прессу и регулярно бывал за границей. Разве не знал Эренбург, что генерал-полковник Вальтер Вейсс, награжденный Рыцарским крестом с дубовыми ветвями и воевавший на Украине и в Белоруссии, освободился из лагеря для военнопленных в 1948 году? Он избежал разбора своего дела в суде, хотя то, что происходило на оккупированных территориях, где находились войска Вейсса, также не составляло тайны.

Возвратившихся из лагерей и тюрем военных преступников общественность ФРГ встречала отнюдь не суровым молчанием. Они получали работу, пенсии, соответствующие званиям, а кое-где их чествовали как героев. Союзные оккупационные власти смотрели на все эти штучки сквозь пальцы, и было бы неправильно списывать такого рода действия на обстановку начавшейся «холодной войны». Юридическая составляющая должна была действовать безотказно.

Особенно демонстративна судьба неказистого генерал-фельдмаршала Максимилиана фон унд цу Вейхса ан дем Клона, принадлежавшего к родовитой аристократической фамилии. Он практиковал безжалостные казни заложников, свирепствуя на Балканах, и принадлежал к тем немногим, правда высшим, гитлеровским командирам, избежавшим суда за военные преступления. Он располагал медицинским свидетельством о тяжелом заболевании, но вместе с тем прожил до 74 лет. Возвратился к частной жизни в 1947 году. Другой военачальник фюрера — генерал пехоты Отто Веллер — в 1948 году получил восьмилетний срок, но через три года очутился вне тюремных стен. Совершенно уникальна судьба генерала танковых войск Вальтера Венка. До последних критических апрельских дней этот лояльный к фашизму и нацизму командир оборонял Гитлера, не считаясь с безнадежностью положения и бессмысленно бросая обреченных солдат в бой. Совершив бросок на Запад, он сдался американцам. А еще несколько дней назад Гитлер истошно орал: «Где Венк? Где мой (!) Венк?», желая продлить безумные дни за счет германской крови, в чем Венк до поры до времени способствовал — пока речь не зашла о собственной крови!