Книга Неизвестный Шекспир. Кто, если не он - Георг Брандес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спускаясь по Церковной улице, Шекспир подходил к гильдейской часовне, красивой четырехугольной башне, с вершины которой по воскресеньям колокол созывал к обедне. Шекспир знал этот звон с детских лет. Теперь ему приходилось его слышать постоянно, потому что дом «Ньюплейс» находился как раз напротив, на расстоянии нескольких шагов. И скоро похоронный звон этого колокола проводит великого поэта в могилу. Рядом с башней помещался дом, в котором находились часовня и училище. Каким узким и маленьким казался ему теперь зал гильдий, рисовавшийся ему в воспоминаниях таким громадным и величественным. С гораздо большим наслаждением смотрел он на обширные сады с зелеными лужайками. Но с особенным умилением останавливался его взор на шелковичном дереве, посаженном его собственными руками.
Как раз напротив находилось низкое здание гостиницы. Шекспиру приходилось сделать только десять шагов, чтобы дойти до нее. В ней показывали замечательный стол, доска которого славилась своей величиной по всей Англии. Она была сделана, как говорят, из одного дерева. В гостинице можно было получать различные напитки, составить партию в шашки или кости. С грустным вздохом подумал Шекспир, что скоро подобное времяпрепровождение станет его единственным развлечением от томящей тоски одиночества. Куда он ни обращал своего взора, всюду его встречали воспоминания. В какие-нибудь пять минут дошел он до улицы Хенли, где он ребенком играл. Тут же находился тот дом, в котором он родился. Шекспир вошел. Вот кухня. Она служила семье столовой. У входа довольно вместительная комната, предназначавшаяся для женщин. Наверху спальня, где он увидел свет. Не предполагал он тогда, что этот дом станет по прошествии веков местом паломничества не только для всей англосаксонской расы, но и для всего цивилизованного мира.
Шекспир отправился по дороге в Шоттери. Сколько раз гулял он здесь в молодости. Здесь он впервые встретил Анну Гесве. Направо и налево виднелись высокие изгороди, отделявшие поля друг от друга. Поля не представляли плоской равнины. Всюду росли деревья, то группами, то отдельно. Волнообразная дорога вела по холмистой местности. Она змеилась между роскошными вязами, березами и подстриженными ивами по направлению к Шоттери. Через полчаса Шекспир стоял у дома Анны Гесве. Крыша обросла мхом. У камина он снова видел скамейку, приделанную к стене и к полу одновременно. Здесь они сидели когда-то рука об руку, молодые, влюбленные, и как давно это было. Он снова видел старинную кровать XV века, на которой спали родители Анны и она сама ребенком у их ног.
Правда, матрасом служила простая соломенная рогожа, зато постель была украшена красивыми резными фигурами в старинном стиле. Помнил ли Шекспир, что эта кровать принадлежала, в сущности, Анне, когда он несколько лет спустя завещал ей эту самую постель, «как вторую по достоинству»?
Потом, несколько дней спустя, Шекспир отправился в Уоррик и Уоррик-Кэстл. Этот городок из кирпича и бревен напоминал Стрэтфорд. Но над ним высился живописно необыкновенно красивый замок в романтическом вкусе, с двумя башнями.
Когда Шекспир стоял внизу на мосту, ведущем через Эвон, погруженный в созерцание замка, в нем пробуждались воспоминания давно минувших времен. Он снова переживал те юношеские грезы, которые навевал ему некогда вид этого старого замка. Перед ним воскресала фигура графа Уоррика, который в пьесе «Генрих VI» покидает могилу, чтобы доказать насильственную смерть герцога Глостера; рисовался его воображению также образ другого графа Уоррика, произносящего во второй части «Генриха IV» (III, 1) следующие слова: «Жизнь каждого человека есть история и отражение прошедших времен».
И этим словам было суждено оправдаться на самом Шекспире.
Вот снова перед ним Чарлкот-Хаус, где он некогда, как преступник, предстал перед разгневанным дворянином-помещи-ком. Здесь он испытал самое горькое унижение в своей жизни, заставившее его покинуть родину. Но зато оно же привело его в Лондон, где он имел такой быстрый успех, положивший прочное основание его долголетнему, счастливому пребыванию в столице. Странно чувствовал он себя теперь на родине, где все его знали, все ему кланялись. Там, в Лондоне, он незаметно терялся в толпе. Странно поражал его ухо родной, провинциальный выговор его имени, первый слог которого произносился очень коротко. В Лондоне, наоборот, этот слог звучал протяжно.
Ввиду этого разногласия в произношении Шекспир изменил в Лондоне правописание своего имени. Обыкновенно он писал «Shakspere». В Лондоне его имя с самого начала печаталось по его же желанию не иначе, как «Shakespeare» (например, в посвящении «Венеры и Адониса» и «Лукреции»), Это правописание удержалось во всех изданиях его драм in-quarto (только в одном таком издании мы находим «Shakspeare»)[32]. Все знали Шекспира. Со всеми необходимо было поговорить, с пахарем в поле, с крестьянкой в птичнике, с каменщиком, работавшим на лестнице, с портным, сидевшим на столе, с мясником на бойне — не было ни одной профессии, хотя бы и самой незаметной, которая была бы ему чужда. С давних пор он в особенности хорошо знал ремесло мясника. Мы видели раньше, что оно входило в круг занятий его отца. Насколько близко сам Шекспир был знаком с этой профессией доказывают самые ранние его трагедии о Генрихе VI. Там, во второй и третьей части, мы находим массу сравнений, взятых из области этого ремесла.
Вообще не существовало ни одного ремесла и ни одного промысла, с которыми он не был бы так хорошо знаком, словно в них воспитался. Нет никакого сомнения, что обыватели провинциального городка уважали его не только за его богатство, но также за его трезвый ум, за его обширные знания. Других более великих качеств они, вероятно, в нем не признавали.
Много лет тому назад, когда Шекспир только что начал свою карьеру драматурга, он вложил в уста побежденного короля похвалу счастливой сельской жизни, простой, не знающей невзгод («Генрих VI», II, 5).
Теперь дни Шекспира будут протекать так же равномерно, так же однообразно.
Но нашел ли Шекспир то спокойствие, то внутреннее удовлетворение, которых он искал?
Есть основания думать, что нет.
Семья смотрела на него, как на фокусника-цыгана. Прежний образ жизни этого человека и его настоящие взгляды на религию делали его семейству мало чести. Некоторые исследователи, как например Эльце, утверждают, что Шекспир представлялся своим детям в таком же свете, как Байрон своим потомкам, что его считали каким-то позорным пятном для фамилии. Это предположение, может быть, соответствует действительности, но не имеет под собою достаточно твердого основания.
Старшую дочь Сусанну считают обыкновенно любимицей отца ввиду того, что он назначил ее в своем духовном завещании единственной наследницей. Несомненно, что в целом Стрэтфорде она была для него единственным симпатичным существом. Однако не следует придавать особенного значения духовному завещанию. Очевидно, Шекспир мечтал учредить майорат. Сначала он хотел сделать своим единственным наследником своего маленького сына, как носителя и хранителя своего имени. За ранней смертью сына майорат перешел к старшей дочери.
