Книга Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но сегодня, когда охранник проверяет твои наручники и расписывается в ведомости, ты – драгоценный трофей однодневной войны, Святой Грааль очередного крестового похода в гетто. Для детективов, провожающих тебя взглядами, ты живой результат той ревностной работы, которую не видит мир. Для них ты оправдание благородной жизни, отданной во имя пропащего дела. В эти декабрьские сумерки ты – само воплощение гордости.
Будь эта смена тихая, они бы, наверное, разъехались по домам, поужинали и спали до утра. Но теперь они не уйдут пораньше; ты убил двух человек и соврал, доказав Дональду Уордену, что он просто-таки родился, чтобы быть детективом убойного отдела. Ты стал первым шагом на долгом обратном пути Тома Пеллегрини, первой возможностью для искупления его вины. Ты стал двумя черными именами на доске Джея Лэндсмана, последними зарубками сержанта-ветерана, вновь закончившего год с лучшей раскрываемостью в своей смене.
И теперь, оформив все документы, они двинут в «Кавано», «Маркет Бар» или еще какой-нибудь кабак, где коп может запить убийство. Это канун Нового года, и они произнесут тост-другой за себя или друг за друга или за то, что еще осталось от истинного братства. Но вот за тебя они сегодня не выпьют. Ты поганый убийца – с хера ли за тебя пить? И все же тебя вспомнят. Вспомнят, как четко считали место преступления, как раскрыли твою байку в больнице, даже как нашли фотку джейка, на кого ты пытался все спихнуть, и забили тебе это в глотку. Вспомнят и увидят, как видят только детективы, что хорошая полицейская работа тоже может быть славной и красивой. Они тебя вспомнят и выпьют еще – может, рассмеются громче, когда Лэндсман расскажет про свой радар из коробки овсяных хлопьев или о напарнице Филлис Пеллегрини в «Райкерс-Айленд».
Черт, может, они даже досидят до закрытия «Кавано» и проведут остаток ночи на парковке, пересказывая военные истории, чтобы успеть протрезветь до рассвета и поехать домой, к жене, которая уже встала и накладывает макияж, и к шуму детей, которые уже носятся по дому. Домой, к запахам завтрака на кухне, в спальню с плотно задернутыми шторами и с простынями, смятой чьей-то чужой ночью. Еще одно утро, когда мир крутится без них, еще один день еще одного года, отведенный для тех, кто живет при свете дня и имеет дело с живыми.
А они спят до темноты.
Эпилог
Временные рамки этого повествования – с 1 января 1988 года по 31 декабря 1988 года – по необходимости произвольные: искусственная сетка дней, недель и месяцев, наложенная на долгую и настоящую историю человеческих жизней. Детективы из смены Гэри Д’Аддарио шли по своей общей сюжетной линии задолго до того, как началась эта книга; они идут по ней до сих пор. Имена, лица, места, дела, вердикты – это все меняется. Но ежедневное насилие в каждом крупном американском городе – постоянный задник, на фоне которого с какой-то вечной несгибаемостью трудится детектив. Кто-то переводится, кто-то уходит на пенсию, кто-то откалывается для продолжительного расследования, но по сути отдел убийств остается прежним.
Тела все еще падают. Телефон все еще орет. Мужики в офисе все еще заполняют отчеты о происшествиях и спорят из-за сверхурочных. Лейтенант все еще ежедневно подсчитывает раскрываемость. Доска все еще полна красными и черными именами. Дела размываются или целиком пропадают из памяти детектива, но сама работа каким-то чудом сохраняет особый лоск.
Каждый год балтиморский отдел убийств устраивает в зале профсоюза пожарных в Кантоне ужин, где сотня нынешних и бывших детективов едят, пьют и кутят друг с другом, празднуя и вспоминая все, что видели, делали и говорили люди, большую часть жизни расследующие убийства. Джимми Оз, Говард Корбин, Род Бранднер, Джейк Коулман – каждый год зал наполняется теми, кто не может отпустить воспоминания о самой трудной работе в их жизнях. Не все здесь великие детективы; вообще-то многие в свое время были довольно посредственными. Но даже худшие из них теперь принадлежат к особому братству, занимают особое место за то, что пожили какое-то время в самом мрачном уголке американского бытия.
Как ни странно, о делах они почти не говорят, а если и говорят, то сами убийства – не более чем декорации. Нет, рассказывают они друг о друге – о том, как шутили на местах преступлений, о том, что видели через лобовое стекло машин без опознавательных знаков; о том тупорылом полковнике или об этом легендарном несгибаемом прокуроре, о какой-нибудь длинноногой блондинке-медсестре в Хопкинсе – той, молоденькой, фанатевшей от полицейских. Кстати, а куда она потом делась?
На встрече убойного 1988 года рассказывали о Джо Сегретти, который как-то раз на месте преступления в проджекте Уодди-Корт на восточной стороне города приподнял с головы жертвы окровавленную тряпку и, заметив на ней отпечаток лица покойника, объявил это Плащаницей Уодди: «Балтиморское чудо, – заявил он напарнику. – Звони Папе Римскому».
Рассказывали об Эде Хэллигене, прошлом напарнике Терри Макларни, который однажды так нажрался, что по дороге домой уронил папку с текущим делом в залитую дождем канаву. Когда на следующее утро Макларни приехал его спасать, обнаружил, что все досьет разложено в идеальном порядке на полу гостиной Хэллигена – каждая страница медленно высыхала. И все вспоминали легендарного Джимми Озазевски – «Джимми Оза» – того еще эксцентрика, который однажды раскрыл «красный шар» и затем давал телерепортерам интервью в своем подвале, надев смокинг и попыхивая импортной трубкой.
И вспоминали тех, кого больше нет, вроде Джона Куринича, безумного украинца, который так и не научился нормально материться, называл подозреваемых «сукиными суками детей» и сетовал на свою «fuck-fuck работу». Это Джей Лэндсман и Гэри Д’Аддарио получили вызов к нему домой в округ, где нашли аккуратно лежащие на столе значок и кобуру. Сам Куринич был в ванной, стоял на коленях, свесившись над краем: под ногами – сложенный вдвое коврик, кровь сочится в сток. Самоубийство детектива – чистое и методичное: Лэндсману осталось только включить воду, чтобы смыть кровь, и найти пулю.
– Да пошел он, – сказал Д’Аддарио, когда Лэндсман начал терять над собой контроль. – Он знал, что мы его таким найдем.
Это байки из святая святых участка, последние страницы Книги Хаоса, у которой нет ни начала, ни конца.
