Книга Врата Мёртвого Дома - Стивен Эриксон

Но Корболо Дом ещё отнюдь не закончил.

Кедровый лес к югу от реки рос на ступенчатых выступах известняка, а торговая дорога петляла по лощинам и крутым, опасным склонам. Чем дальше измученная колонна заходила в лес, тем более древним, зловещим он становился.

Дукер вёл свою лошадь в поводу, спотыкаясь, когда под ноги попадались камни. Рядом с ним грохотала повозка, нагруженная ранеными солдатами. На козлах сидел капрал Лист, его хлыст щёлкал над пыльными, прореженными ручейками пота спинами двух волов под ярмом.

Потери у Ватарского брода звучали в душе историка глухой, монотонной песнью. Более двадцати тысяч беженцев, среди них — непропорциональное число детей. В клане Дурного Пса осталось не больше пяти сотен воинов, и другие два клана пострадали немногим меньше. Седьмая потеряла семь сотен солдат убитыми, ранеными и пропавшими без вести. На ногах остались дюжина инженеров и всего два десятка морпехов. Погибли три знатные семьи — чудовищная потеря, с точки зрения Совета.

И Сормо И’нат. В одном человеке — восемь старых колдунов, потеря не только чародейского могущества, но знания, опыта и мудрости. Этот удар бросил виканцев на колени.

Днём, когда колонна временно остановилась, капитан подошёл к историку, чтобы разделить с ним скромную трапезу. Сначала они почти не разговаривали, словно о событиях на Ватарском броде нельзя было говорить, хоть они и заражали, словно чума, каждую мысль, отдавались призрачными отзвуками в каждой картине вокруг, в каждом звуке лагеря.

Сон начал медленно собирать остатки еды. Затем остановился, и Дукер заметил, что капитан смотрит на свои руки, которые мелко задрожали. Историк отвёл глаза и сам поразился внезапному чувству стыда, которое охватило его. Дукер увидел Листа, прикорнувшего на козлах, погрузившегося в темницу своих снов. Я бы мог разбудить его из милосердия, но жажда знания сильнее. Жестокость теперь даётся легко.

Капитан вздохнул и быстро закончил начатое.

— А ты чувствуешь необходимость чем-то ответить на всё это, историк? — спросил он. — Ты столько книг прочитал, впитал столько мыслей от других — мужчин и женщин. Из других времён. Как смертный может ответить на то, на что способны ему подобные? Неужели каждый из нас, солдат или нет, доходит в какой-то момент до точки, когда всё увиденное, пережитое изменяет нас изнутри? Необратимо изменяет. Чем мы тогда становимся? Менее людьми — или более? Вполне человечными — или слишком?

Дукер долго молчал, глядя на каменистую землю вокруг валуна, на котором сидел. Затем откашлялся.

— У каждого из нас — свой порог, друг мой. Солдаты или нет, мы не способны держаться вечно, рано или поздно мы превращаемся… во что-то другое. Будто мир вокруг нас изменился, хотя на самом деле это мы начали на него смотреть иначе. Меняется перспектива, но не от умозаключений — видишь, но не чувствуешь, или плачешь, а собственную боль рассматриваешь со стороны, как чужую. Здесь нет места ответам, Сон, потому что все вопросы выгорели. Более человек или менее — тебе самому решать.

— Наверняка же об этом писали — учёные, жрецы… философы?

Дукер улыбнулся грязной земле.

— Были попытки. Но те, кто сам переступил через этот порог… у них почти нет слов, чтобы описать то место, куда попали, и мало желания объяснять. Как я и сказал, там нет места умствованию, мысли там блуждают — бесформенные, несвязные. Потерянные.

— Потерянные, — повторил капитан. — Вот я точно потерян.

— Мы-то с тобой, Сон, потерялись уже в зрелом возрасте. Взгляни на детей, вот где отчаяние.

— Как на такое ответить? Я должен понять, Дукер, иначе сойду с ума.

— Ловкостью рук, — сказал историк.

— Что?

— Подумай о чародействе, какое мы видели в жизни, — огромной, неукротимой, смертоносной силе. Которой дивились и ужасались. А теперь подумай о фокусниках, каких мы видели в детстве, — об игре иллюзии и искусства, которую они умели творить руками, чтобы показать нам чудо.

Капитан молчал, не шевелился. Затем поднялся.

— И это ответ на мой вопрос?

— Только это приходит мне в голову, друг мой. Прости, если этого недостаточно.

— Нет, дед, достаточно. Придётся этим обходиться, верно?

— Да, придётся.

— Ловкостью рук.

Историк кивнул.

— О большем не проси, ибо мир — этот мир — не даст больше.

— Но где же нам её найти?

— В самых неожиданных местах, — ответил Дукер и тоже встал. Где-то впереди послышались крики, и колонна вновь пришла в движение. — Если сумеешь сдержать и слёзы, и улыбку, найдёшь.

— До встречи, историк.

— Бывай.

Дукер смотрел, как капитан двинулся обратно к своим солдатам, и подумал: всё, что он сказал, всё, что предложил Сну, возможно, одна лишь ложь.

Эта мысль вернулась теперь, несколько часов спустя, когда историк трусил вверх по дороге. Одна из тех случайных, одиноких мыслей, которыми теперь характеризовался выжженный ландшафт его сознания. Вернулась, помедлила мгновение и пропала, сгинула.

Колонна двигалась дальше — под тучами пыли и немногочисленными оставшимися бабочками.

Корболо Дом преследовал малазанцев, целил в раскромсанный хвост колонны, ждал, пока они выйдут на более подходящую территорию, прежде чем начать новую полномасштабную битву. А возможно, даже он немного струсил перед тем, что открывалось в Ватарском лесу.

Среди высоких кедров попадались деревья, которые превратились в камень. Внутри шишковатых, искорёженных стволов виднелись другие предметы, тоже окаменевшие — деревья скрывали подношения, вокруг которых давным-давно выросли. Дукер отлично помнил, когда впервые увидел подобное, — в сердце оазиса к северу от Хиссара. Там он видел бараньи рога, оплетённые извилистыми ветвями, здесь их тоже хватало, но это были не самые тревожные из подношений Ватара.

Т’лан имассы. Никаких сомнений — их мёртвые лица смотрят на нас со всех сторон, черепа и ссохшиеся лица глядят из-под окаменевшей коры, тёмные глазницы взирают нам вслед. Это могильник, но не для людей из плоти и крови, предшественников т’лан имассов, а для самих бессмертных созданий.

Лист грезит о древней войне — и здесь мы видим её итог. Иногда попадались и полуразвалившиеся платформы, каменные решётки выступали среди ветвей, которые прежде их оплетали, укрывая кости, словно пальцы каменной руки.

Когда закончилась война, выжившие пришли сюда, принесли товарищей, слишком разбитых, чтобы служить дальше, и сделали этот лес их вечным домом. Души т’лан имассов не могут прийти к Худу, не могут даже сбежать из темницы костей и иссохшей плоти. Таких созданий не хоронят — бесконечная подземная тьма не принесёт им мира. Лучше позволить им смотреть с высоких настилов друг на друга и на редкие караваны смертных, что идут по дороге…