Книга Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - Александр Дюма

Г. Нельсон».

Подобные письма, написанные рукой человека, о котором говорила вся Англия, кого монархи называли своей опорой, кому оказывали королевские почести повсюду, где бы он ни появился, наполнили мою душу безумной гордыней. Все думали, будто я имею власть над Нельсоном, но все было наоборот: это он имел власть надо мной. Если бы он приказал мне совершить самое невозможное дело, я попыталась бы его исполнить, пожелай он толкнуть меня на ужаснейшее злодеяние — и я бы стала преступницей. Любовь самого короля не могла бы внушить мне такой гордости, как та, что обуревала меня при мысли, что я любима Нельсоном.

Даже страдания, которые доставляла мне беременность, были для меня драгоценны. Эти муки — разве не он был их причиною? Разве не его дитя я носила в своем чреве?

Мы с ним часто говорили об этом. У него не было детей от собственной жены, и он обещал, что будет обожать моего ребенка. Мы заранее тешили себя фантастическими планами насчет его воспитания, образования, судьбы, будь он хоть мальчиком, хоть девочкой.

Я еще надеялась, что Нельсон сможет вернуться в Лондон, но тут была создана Северная коалиция. Правительство приняло решение послать на Балтику мощную флотилию под командованием лорда Паркера с Нельсоном в роли его заместителя, и вот 17 февраля 1801 года Адмиралтейство направило Нельсону следующий приказ:

«Лорд Нельсон поступает в распоряжение сэра Хайда Паркера, адмирала голубой эскадры и командующего флотилией судов Его Величества. Он будет исполнять особые поручения».

Следуя этому приказу, 18-го числа того же месяца Нельсон перешел на борт «Святого Георгия» и направился в Спитхед, где должен был ожидать дальнейших указаний.

В эти же дни наступил и мой час. 15 февраля я почувствовала схватки. Сэр Уильям был как раз в отъезде, в восьми льё от Лондона, в графстве Суррей; он там осматривал очаровательный загородный дом, называвшийся Мертон-Плейс: мне очень хотелось владеть им. Таким образом, я осталась одна в час, когда одиночество было мне крайне необходимо.

К счастью, в том же доме находилась одна женщина, сама много раз рожавшая и имевшая на этот счет немалый опыт, а иногда, в неотложных случаях, заменявшая акушерку и даже хирурга. Я велела позвать ее и после трех-четырех часов мучений произвела на свет девочку, такую маленькую и слабую, что сначала показалось, будто она родилась лишь затем, чтобы тотчас умереть. Это было следствием предосторожностей, которые мне приходилось принимать: я не снимала корсет до последнего дня.

Потом моя акушерка заперлась с младенцем в одной из самых укромных комнат дома, где в продолжении дней трех или четырех бедную крошку кормили из детского рожка: она была слишком слаба, чтобы можно было отнести ее к кормилице. Кормилицу я наняла заблаговременно, она жила на Литл-Тичфилд-стрит.

В тот же день я написала Нельсону, но, опасаясь, как бы он не примчался тотчас, как получит мое письмо, придя в ужас от сообщения, что ребенок очень слаб, я просила его отложить свой приезд дней на шесть — восемь под предлогом, что я хочу сама показать ему нашу дорогую Горацию.

На следующий день сэр Уильям вернулся из графства Суррей. Он не удивился, найдя меня в постели: как ему объяснили, я перенесла приступ, во время которого из меня вышло много желчи. Он этому поверил и написал Нельсону:

«Эмма была серьезно больна! Теперь ей лучше, но хоть она избавилась от большого количества желчи, я боюсь, что ей еще потребуется слабительное».

Через четыре дня благодаря моему великолепному здоровью я уже смогла встать, а на восьмой день почувствовала себя достаточно сильной, чтобы выйти из дому.

Я отправилась к той особе, что взяла на себя заботы о Горации. Дитя выглядело поживее, но все еще казалось очень хрупким. О том, какой крошкой была девочка, читатель может посудить сам, если я скажу, что когда потребовалось незаметно вынести ее из гостиницы, я ее спрятала в свою муфту, где она без труда поместилась.

Кормилицу мы выбрали из небогатых буржуа; ее звали миссис Томсон, она была красива, свежа и обладала превосходным здоровьем. Нельсон, не говоря, для кого предназначаются ее услуги, сам выбрал ее по совету своего врача.

Я сказала этой женщине, что размер вознаграждения, которое она получит, будет зависеть от ее верности и умения молчать, а пока что выдала ей пять гиней за первый месяц кормления.

На следующий день внезапно приехал Нельсон: он испросил трехдневный отпуск, сославшись на дела чрезвычайной важности, и, получив разрешение, отправился немедленно.

Не было никакой возможности заставить его позавтракать, хотя он приехал натощак, так ему не терпелось взглянуть на ребенка. Свой визит он объяснил тем, что якобы нуждается в моем присутствии для некоего дела благотворительности. Мы сели в карету и поехали на Литл-Тичфилд-стрит.

Там я испытала истинное счастье при виде радости этого человека, ставшего для меня средоточием всей моей жизни. Он смеялся, он плакал, он подхватил девочку своей единственной рукой, подбрасывал, играл с ней, решительно хотел ее рассмешить и уверял меня, что она действительно засмеялась, называл ее «мое дитя», «мое дорогое, единственное дитя» и велел кормилице на следующий день принести ее в особняк сэра Уильяма, научив, что надо при этом сказать.

И кормилица в самом деле в срок явилась в особняк с ребенком. Первым, кто ей там встретился, был сэр Уильям, спросивший ее, кто она такая. Она отвечала, что ее зовут миссис Томсон, у нее есть брат, который служит на судне лорда Нельсона, и тот согласился быть крестным отцом этого ребенка, что у нее на руках, вот она и принесла ему показать его крестницу.

Сэр Уильям ни на мгновение не усомнился в правдивости этой истории. Он в свою очередь взял ребенка на руки, пожелал ему всех благ и снова отдал кормилице.

Нельсон остался с нами на сутки с половиной, потом пришлось опять расставаться. Эта вторая разлука была еще более душераздирающей, чем первая. Увидимся ли мы когда-нибудь? Это дитя, ниспосланное нам свыше, не исчерпало ли оно для нас сокровищницу небесных щедрот?

Мы условились писать друг другу таким образом, чтобы не бояться, если письма попадут в чужие руки, — иначе говоря, прибегать к выражениям, истинный смысл которых не был бы понятен никому, кроме нас двоих. Но эти весточки «с секретом» не помешали ему по-прежнему часто писать мне, если можно так выразиться, официальные послания.

Так, например, покинув Портсмут 2 марта на «Святом Георгии», уже 3-го он писал мне:

«Дорогая Эмма, мой начальник оказал мне честь, назначив мне место в самом центре сражения. Итак, я первым вступлю в бой. Я сказал бы Вам больше, если бы не боялся, что обеспокою Вас этим, ибо знаю, как велика Ваша нежность ко мне. “Святой Георгий” придаст Англии новый блеск славы — так будет, если только Нельсон останется в живых, если всемогущее Провидение, неизменно хранившее меня в испытаниях и спасавшее мою жизнь в сражениях, не покинет, поддержит меня и теперь.