Книга Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Приблизившись к стене огня, Корти пришпорил лошадь и, промчавшись сквозь дым и пламя на полном скаку, выскочил по другую сторону с кличем «Господь наш Христос и Пресвятая Богородица Влахернская!». Казалось, что, пройдя сквозь огонь, клинок его засиял еще ярче. На боках скакунов поблескивали искры. Описать боевой клич берберов мы не в состоянии. Они вопили нечто нехристианское, звучавшее эхом пустыни. Тогда противник всколыхнулся — некоторые обнажили мечи, другие натянули луки; пехотинцы перехватили короткие копья за середину, развернулись и побежали — да так и бежали, ни разу не оглянувшись через плечо.

Один из всадников, в доспехах, блестевших ярче, чем у других, и в огромной чалме поверх стального шлема — к ней был приколот яркий плюмаж, а в руке сверкал ятаган, — попытался выстроить своих подчиненных, но было уже поздно. «Христос и Пресвятая Богородица Влахернская!» — с этим кличем Корти врезался в их гущу, а за ним, в проложенный им проход, ворвались его берберы — они выбивали турок из седел и валили с ног их коней, — воспоследовала резня и битва, наносились раны, и души возносились ввысь через помутневшие зеницы.

Убитые были только с одной стороны, потом, будто осколки от глиняной миски, турки бросились врассыпную, каждый пытался спасти свою шкуру. Берберы не пощадили тех, кого сумели догнать.

Выследив командира в ярких доспехах, Корти ринулся вдогонку и преуспел, ибо, надо признать, любил добрую схватку. Воспоследовал краткий поединок, по сути сведшийся к одному удару, — и обезоруженный турок сдался на милость победителя.

— Сын Исфендиара, — обратился к нему Корти, — разить несчастных, вооруженных одними лишь серпами, — это убийство. Должен ли я сохранить тебе жизнь?

— Я получил приказ наказать их.

— От кого?

— От моего повелителя султана.

— Не очерняй своего господина. Я с ним знаком и почитаю его.

— Вчера они убили наших.

— Да, защищая свое добро… Ты заслуживаешь смерти, но мне нужно передать послание Магомету. Поклянись костями Пророка, что доставишь его, — и я тебя пощажу.

— Если ты и правда знаешь моего повелителя, тебе известно, что он гневлив и скор на расправу; раз уж мне суждено умереть, я предпочел бы умереть от твоей руки. Сообщи, что за послание.

— Идем со мной.

Они стояли рядом, пока побег и преследование не завершились, потом — поле почти выгорело, полыхали лишь отдельные части — граф отвел свой отряд обратно к его краю. Взяв у проводника копье, он передал его пленнику.

— Ты должен сделать следующее, — начал он. — Это мое копье. Отвези его своему повелителю Магомету и передай привет от Уго, графа Корти, который просит взглянуть на девиз и сохранить его в памяти. Он поймет смысл и будет тебе благодарен. Даешь клятву?

Выследив командира в ярких доспехах, Корти ринулся вдогонку…

Девиз представлял собой флажок из желтого шелка с красным полумесяцем посредине и с белым крестом на его фоне. Взглянув на него, сын Исфендиара ответил:

— Если убрать крест, останется герб Силихдаров, телохранителей повелителя. — Посмотрев графу в лицо, он добавил: — В иных обстоятельствах я отдал бы тебе должные почести, Мирза, эмир аль-Хадж.

— Я сообщил тебе свое имя и титул. Отвечай.

— Я передам и копье, и послание повелителю — клянусь костями Пророка.

Едва турок отбыл в направлении Хисара, как из деревни высыпала целая толпа крестьян и крестьянок. Граф поскакал им навстречу и, получив в свое распоряжение всевозможные носилки, проследил, чтобы тела греков были собраны; вскорости траурный кортеж, сопровождаемый скорбными стенаниями, двинулся в сторону Константинополя.

Подозревая, что турки вскорости вернутся — ведь военных действий теперь не избежать, — граф Корти отправил гонцов по всему Босфору, предупреждая крестьян о том, чтобы они бросали свои поля и укрывались в городе. В результате процессия, сопровождавшая погибших крестьян, увеличилась многократно и к моменту прохождения моста над Сладкими Водами Европы превратилась в колонну, состоявшую в основном из женщин, детей и стариков. У многих женщин на руках были младенцы. Старики едва тащились, отягченные скарбом, который сумели прихватить второпях. Крепкие мужчины шагали позади, они гнали коз, овец и коров; воздух над дорогой звенел от воплей и молитв, а сама дорога была полита слезами. Говоря коротко, то был настоящий исход.

Корти со своими берберами задержался неподалеку от поля битвы в ожидании новых сил противника. К вечеру, отправив послание императору, он встал на охрану моста, и правильно сделал, потому что в сумерках турецкий нерегулярный отряд спустился с гор в поисках поживы и припозднившихся жертв. Однако после первого же укола мечом мародеры пустились наутек, и больше их уже не видели.

К полуночи дома и хижины в предгорьях опустели, почти вся территория от Галаты до Фанара на Черном море была предана огню. У греческого императора не было больше ни рубежей, ни провинций: все, что ему осталось, — это столица.

Многие беженцы, напуганные происшествием у моста, побросали свою поклажу, так что большинство из них вскоре после наступления темноты оказались у Адрианопольских ворот в самом плачевном виде — с пустыми руками, сломленные, несчастные.

Константин послал к воротам, навстречу похоронной процессии, факельщиков, а также могильщиков из Влахернской часовни. Поскольку новость о произошедшей резне и о том, что тела землепашцев будут выставлены на Ипподроме, огласили по всему городу, у ворот собралась огромная толпа. Возбуждение было всеобщим.

Носилок было двадцать, на каждой — необмытое тело в окровавленных одеждах, в том виде, в котором его подобрали. Факельщики встали справа и слева от носилок. Могильщики зажгли высокие свечи и выстроились впереди. В конце тащились изнуренные, покрытые пылью несчастные беженцы; поскольку они еще не поняли, что чудом спаслись и наконец-то в безопасности, они продолжали оглашать воздух своими жалобами. Когда огромная процессия миновала ворота и начала мучительное продвижение по узким улицам, она явила собой зрелище, равного которому в жалостности и скорби еще не видели.

Что бы там ни говорили, но мало что способно тронуть сердца так же сильно, как вид соплеменников, умерщвленных общим врагом. В этом смысле призыв императора оправдал его ожидания. Не будет преувеличением сказать, что весь Византий бросился на помощь, — люди скапливались на улицах, запруживали перекрестки, свешивались из окон и с балконов. Они издалека слышали пение могильщиков, заунывное и торжественное, и видели покачивающиеся свечи и факелы — и процессию встречало гробовое молчание; однако стоило ей миновать, стоило пронести тела мимо — особенно в тех случаях, когда бескровные лица страдальцев легко было рассмотреть в свете факелов, — толпа во всех мыслимых формах выражала ярость и скорбь: стонами, проклятиями, молитвами, и этот душераздирающий вопль, в невиданном своем единстве, сопровождал мертвых и летел за ними вслед, пока процессия не добралась до Ипподрома. Там дожидался император, верхами, в сопровождении свиты и стражи — и его присутствие придало горестному зрелищу вид народного единения.